– Я знаю, но я привык к нему. Да, впрочем, он и сам не захочет покинуть меня: он слишком меня любит.
«О, слепое самолюбие!» – подумал д’Артаньян.
– Но ведь и у вас самого, кажется, служит все тот же лакей: этот добрый, храбрый, сметливый… как бишь его зовут?
– Планше. Да, он снова у меня, но теперь он больше не лакей.
– А кто же?
– На свои тысячу шестьсот ливров, – помните, те деньги, которые он заработал при осаде Ла-Рошели, доставив письмо лорду Винтеру, – он открыл лавочку на улице Менял и стал кондитером.
– Так он кондитер на улице Менял? Зачем же он у вас служит?
– Он немножко напроказил и боится неприятностей.
И мушкетер рассказал своему другу, как он встретил Планше.
– Да, милый мой, – сказал Портос, – что, если б кто-нибудь сказал вам в былое время, что Планше спасет Рошфора, а вы потом укроете его от преследования?
– Я не поверил бы. Но что поделаешь? События меняют человека.
– Совершенно верно, – согласился Портос, – но что не меняется или, вернее, что меняется к лучшему – это вино. Отведайте-ка испанское, которое так ценил наш друг Атос: это херес.
В эту минуту управитель вошел за приказаниями относительно завтрашнего меню, а также предполагаемой охоты.
– Скажи-ка, Мустон, – спросил Портос, – мое оружие в порядке?
Д’Артаньян забарабанил по столу пальцами, чтобы скрыть свое смущение.
– Ваше оружие, монсеньор? – спросил Мушкетон. – Какое оружие?
– Да мои доспехи, черт возьми!
– Какие доспехи?
– Боевые доспехи.
– Да, монсеньор, – я так думаю по крайней мере.
– Осмотри их завтра и, если понадобится, вели почистить. Какая лошадь у меня самая резвая?
– Вулкан.
– А самая выносливая?
– Баярд.
– А ты какую больше всего любишь?
– Я люблю Рюсто, монсеньор, это славная лошадка, мы с ней прекрасно ладим.
– Она вынослива, не правда ли?
– Помесь нормандской породы с мекленбургской. Может бежать день и ночь без передышки.
– Как раз то, что нам нужно. Ты приготовишь к походу этих трех лошадей и вычистишь или велишь вычистить мое оружие; да пистолеты для себя и охотничий нож.
– Значит, мы отправляемся путешествовать? – тревожно спросил Мушкетон.
Д’Артаньян, выстукивавший дo сих пор неопределенные аккорды, забарабанил марш.
– Получше того, Мустон! – ответил Портос.
– Мы едем в поход, сударь? – спросил управитель, и розы на его лице сменились лилиями.
– Мы опять поступаем на военную службу, Мустон! – ответил Портос, стараясь лихо закрутить усы и придать им воинственный вид, от которого они давно отвыкли.
Едва раздались эти слова, как Мушкетон затрепетал; его толстые, с красноватыми прожилками, щеки дрожали. Он взглянул на д’Артаньяна с таким невыразимо грустным упреком, что офицер не мог вынести этого без волнения. Потом он пошатнулся и сдавленным голосом спросил:
– На службу? На службу в королевской армии?
– И да и нет. Мы будем опять сражаться, искать всяких приключений – словом, будем вести прежнюю жизнь.
Последние слова как громом поразили Мушкетона. Именно эта самая ужасная «прежняя жизнь» и делала «теперешнюю» столь приятной.
– О господи! Что я слышу? – воскликнул Мушкетон, бросая еще более умоляющий взгляд на д’Артаньяна.
– Что делать, мой милый Мустон! – сказал д’Артаньян. – Значит, судьба…
Несмотря на то что д’Артаньян постарался не назвать его на «ты» и выговорил его имя так, как хотелось Мушкетону, тот все же почувствовал удар, и удар был столь ужасен, что он вышел, забыв от волнения затворить двери.
– Славный Мушкетон! Он сам не свой от радости, – сказал Портос тоном, которым Дон Кихот, вероятно, поощрял Санчо седлать своего Серого для последнего похода.
Оставшись одни, друзья заговорили о будущем и принялись строить воздушные замки. От славного винца Мушкетона д’Артаньяну уже мерещились груды сверкающих червонцев и пистолей, а Портосу – голубая лента и герцогская мантия. Во всяком случае, они оба дремали за столом, когда слуги пришли, чтобы пригласить их лечь в постель.
На следующее утро, однако, д’Артаньян несколько утешил Мушкетона, объявив ему, что война, по всей вероятности, будет все время вестись в самом Париже и поблизости от замка Валлон, расположенного в окрестностях Корбея, или же около Брасье, лежащего близ Мелена, а также возле Пьерфона, находящегося между Компьенем и Вилле-Котре.
– Но мне кажется, что прежде… – робко начал Мушкетон.