В ожидании ужина он откупорил бутылки и понюхал пирог.
В половине седьмого герцог встал и торжественно произнес:
– Поистине, Цезарь был величайшим человеком древности.
– Вы находите, ваше высочество? – спросил Ла Раме.
– Да.
– Ну, а я ставлю Ганнибала выше.
– Почему так, добрейший Ла Раме? – спросил герцог.
– Потому что он не писал книг, – улыбаясь ответил Ла Раме.
Герцог понял намек и сел за стол, пригласив Ла Раме занять место напротив себя.
Тот не заставил себя просить.
Нет ничего выразительнее лица человека, любящего поесть, в ту минуту, как он приступает к вкусному блюду. И когда Ла Раме взял тарелку супа, поданную ему Гримо, на его лице появилось выражение самого полного блаженства.
Герцог с улыбкой взглянул на него.
– Черт р-раздери! – воскликнул он. – Знаете что, Ла Раме? Если бы в настоящую минуту кто-нибудь сказал мне, что на свете есть человек счастливее вас, я бы ни за что не поверил.
– И, честное слово, вы правы, ваше высочество, – сказал Ла Раме. – Признаюсь, когда я голоден, для меня нет ничего лучше славно накрытого стола, а если к тому же меня угощает внук Генриха Четвертого, то вы понимаете, что оказываемая честь удваивает наслаждение от пищи.
Герцог поклонился. Гримо, стоявший за стулом Ла Раме, чуть заметно улыбнулся.
– Право, милейший Ла Раме, никто не умеет так ловко говорить комплименты, как вы, – сказал герцог.
– Нет, монсеньор, это не комплименты, – с чувством ответил Ла Раме. – Я в самом деле говорю только то, что думаю.
– Значит, вы все-таки питаете ко мне маленькую привязанность?
– Я бы никогда не утешился, если бы вы покинули Венсен! – воскликнул Ла Раме.
– Вот так предательство! (Герцог хотел сказать: «преданность».)
– А что вам делать на свободе, ваше высочество? – сказал Ла Раме. – Вы опять наделаете сумасбродств, очередное ваше безумство рассердит двор, и вас посадят в Бастилию вместо Венсена. Господин Шавиньи не особенно любезен, не спорю, – продолжал он, смакуя мадеру, – но господин дю Трамбле еще хуже.
– Неужели? – спросил герцог, забавляясь оборотом, который принимал разговор, и посматривая на часы. Никогда еще, казалось ему, стрелки не двигались так медленно.
– А чего же другого ждать от брата капуцина, вскормленного в школе Ришелье? – воскликнул Ла Раме. – Ах, ваше высочество, поверьте мне, большое счастье, что королева, которая всегда желала вам добра, – я так слышал по крайней мере, – заключила вас в Венсен. Здесь есть все, что угодно: прекрасный воздух, отличный стол, место для прогулки, для игры в мяч.
– Послушать вас, Ла Раме, так я неблагодарный человек, потому что стремлюсь вырваться отсюда.
– В высшей степени неблагодарный, ваше высочество. Впрочем, ведь вы никогда не думали об этом всерьез?
– Ну нет! Должен признаться, что время от времени, хотя это, может быть, и безумие с моей стороны, я все-таки подумываю о бегстве.
– Один из ваших сорока способов, монсеньор?
– Ну да!
– Так как мы говорим теперь по душам, – сказал Ла Раме, – то, может быть, ваше высочество согласится открыть мне один из этих сорока способов?
– С удовольствием, – ответил герцог. – Гримо, подайте пирог.
– Я слушаю, – сказал Ла Раме.
Он откинулся на спинку кресла, поднял стакан и, прищурившись, смотрел на солнце сквозь рубиновую влагу.
Герцог взглянул на часы. Еще десять минут, и они прозвонят семь раз.
Гримо поставил пирог перед принцем. Тот взял свой нож с серебряным лезвием, но Ла Раме, боясь, что он испортит такое красивое блюдо, подал ему свой, стальной.
– Благодарю, Ла Раме, – сказал герцог, беря нож.
– Ну, монсеньор, так каков же этот знаменитый способ? – сказал надзиратель.
– Хотите, я открою вам план, на который я больше всего рассчитывал и который собирался исполнить в первую очередь?
– Да, да, именно его.
– Извольте, – сказал принц, приготовляясь взрезать пирог. – Прежде всего я надеялся, что ко мне приставят такого милого человека, как вы, Ла Раме.
– Хорошо! Он у вас есть, ваше высочество. Потом?
– И я этим очень доволен.
Ла Раме поклонился.
– Потом я думал вот что, – продолжал герцог, – если меня будет сторожить такой славный малый, как Ла Раме, я постараюсь, чтобы кто-нибудь из друзей, дружба моя с которым ему неизвестна, рекомендовал ему в помощники преданного мне человека: с этим человеком мы столкуемся, и он мне поможет бежать.