167 
Адан не сомневается, он потянул за нужную ниточку: перед этим не сможет устоять ни один священник.
Конечно, перед Парадой нелегкий выбор. Он отнюдь не наивный болван с головой в облаках. Он прекрасно понимает, что если вопреки всему он добьется успеха и восстановит мир между Баррера и Мендесом, то будет способствовать и созданию более благоприятной обстановки для махинаций наркокартелей. Таким образом, он поможет увеличению зла, чего, как священник, он присягал не делать. С другой стороны, он также присягал использовать любую возможность для уменьшения зла, а мир между двумя воюющими картелями предотвратит новые убийства, а только Богу ведомо, сколько их еще может случиться. И если он вынужден выбирать между злом наркоторговли и убийствами, то приходится признать, что убийства — зло более тяжкое, и потому он спросил:
— То есть ты хочешь сесть за стол и обсудить все с Гуэро?
— Да, — ответил Адан. — Но где? В Тихуану Гуэро, само собой, не приедет, а я не поеду в Кульякан.
— А в Гвадалахару поедешь?
— Если ты гарантируешь мою безопасность.
— А ты гарантируешь безопасность Гуэро?
— Да. Но моей гарантии он не примет, так же как и я не приму его.
— Я не про то, — нетерпеливо перебил Парада. — Я спрашиваю: обещаешь ли ты не причинять Гуэро вреда?
— Клянусь своей душой.
— Твоя душа, Адан, чернее ада.
— Ну, отец, я исправляюсь.
Парада задумывается. Если ты можешь пролить лучик света в темноту, то случается, что узкий клинышек увеличивается, разрастается и освещает бездну. Не верь я в такое, думает кардинал, даже для этого многократного убийцы, мне незачем было бы вставать по утрам. Так что если этот человек просит об одном луче света, едва ли я имею право отказать ему.
— Я попытаюсь, Адан, — сказал он. Но это будет непросто, думает он, кладя трубку. Если хоть половина того, что я слышал о войне между этими людьми, правда, то будет почти невозможно убедить Гуэро приехать для переговоров о мире с Аданом Баррерой. Хотя, может, и его тоже уже тошнит от убийств и пыток.
Параде потребовалось целых три дня, чтобы добраться до Мендеса.
Сначала он связывается со старыми друзьями в Кульякане и намекает, что желал бы поговорить с Гуэро. Еще через три дня Гуэро звонит ему.
Парада не тратит время на пустые предисловия.
— Адан Баррера желает обсудить с тобой возможность мира.
— Меня не интересует мир с ним.
— А должен бы.
— Баррера убил мою жену и детей.
— Тем больше есть оснований.
Гуэро не совсем понимает, где тут логика, зато смекает, что подворачивается удобный случай. Пока Парада уговаривает его на встречу в Гвадалахаре, в людном месте, где сам он выступит посредником, а «весь моральный вес церкви» гарантирует Мендесу безопасность, Гуэро Мендес прикидывает, что наконец-то у него появилась возможность выманить Баррера из их крепости в Бахе. Ведь предыдущая выгоднейшая возможность убить их провалилась. А теперь еще ему самому задают жару в Сан-Диего.
Гуэро слушает. И, слушая, как священник говорит про то, что его жена и дети тоже желали бы мира, Мендес выдавливает пару крокодильих слезинок и придушенным голосом соглашается приехать на встречу.
— Я попытаюсь, отец, — тихо произносит он. — Я воспользуюсь случаем установить мир. Мы можем помолиться вместе, отец? Помолиться вместе по телефону?
И пока Парада просит Иисуса помочь им отыскать свет мира, Гуэро молится Санто Хесусу Малверде кое о чем ином.
Помочь ему не промахнуться на этот раз.
Они непременно с треском все провалят.
Так думает Кэллан.
Наблюдая полоумный спектакль, который Рауль устраивает в Гвадалахаре. До чего ж нелепо выступать с кричащим шоу: раскатывать по городу колонной машин, надеясь выловить Гуэро, — а потом они что, выстроятся, будто военные корабли у острова, и расстреляют его?
Кэллану приходилось совершать нашумевшие убийства. Он тот самый парень, который обезглавил два из Пяти Семейств, и он пытается втолковать Раулю, как это делается у профессионалов: «Ты разузнаешь, где Мендес будет находиться в определенное время, приезжаешь туда первым и устраиваешь засаду». Но Рауль и слушать ничего не желает — он упертый; такое впечатление, будто он желает провала. Знай себе улыбается и твердит одно:
— Остынь, приятель, будь готов, когда начнется пальба, и все.
167 
