189 
Он устремляется к Ноттинг-Хилл-Гейт, где среди новых белых башен, в которых селятся горожане высшего сорта, оккупирующие пограничный район подобно высококультурным датчанам, когда-то затесавшимся промеж саксов и морских разбойников, всегда воет ветер. Эти башни, поднявшиеся на руинах винных погребков и лавок восемнадцатого века, каким-то образом умудряются изменять направление воздушных потоков, загоняя на Ноттинг-Хилл-Хай-стрит настоящий смерч, в то время когда повсюду царят тишь да гладь. Архитектурные журналы по всему миру теперь говорят об этом феномене не иначе как о ноттинг-хиллской ловушке ветров. Благополучно выбравшись из нее и отняв руку от головы, Джозеф Кисс расстегивает свой светлый пиджак навстречу ночи и вдыхает стихший бриз. Он легко проскальзывает сквозь ограждения Кенсингтонского сада. Идет, освещаемый лунным светом, по Брод-Уолк мимо Фэри-Три и шелестящих вековых дубов и каштанов к гладкому отражению Круглого пруда, где останавливается у того места, где впервые встретил своего демона, словно бросая вызов этому созданию и требуя от него вновь материализоваться. Поскольку не появляется никто — ни демон, ни искусительницы, он вновь отправляется в путь, охваченный чувством полной безопасности, которое появляется у человека, который находится один в непомерно большом, но замкнутом пространстве. Он зевает, потом поднимает голову и заводит новую песню.
- Из всех девиц на свете
- Люблю тебя одну
- И буду вечно помнить
- Во сне и наяву
- Твой томный с поволокой,
- Тяжелый страстный взгляд,
- И как ты крутишь попой,
- И как ты крутишь попой,
- И как ты крутишь попой,
- Любимая моя!
Под эту песенку добирается он до Серпантина и статуи Питера Пэна.
— Доброй ночи, Питер! По крайней мере, я разделяю твои чувства. Думаю, что разделяю. Но это во мне говорит тоска, а не разум.
Утки в воде крякают как сумасшедшие, и он воображает, как сто дряхлых ведьм взбивают воду в пену своими метлами, а потом, репетируя Хэллоуин, взмывают вверх сквозь ветви деревьев в удивительно черное, прекрасное, кажущееся ненастоящим небо, по которому плывет жемчужно-голубое облачко и где сиянием разливается месяц и мерцают яркие звезды. Ведьмы будут кружиться и нырять в воздухе, а он, лежа под рододендроном, станет свидетелем их плясок. Он спускается на тропинку и смотрит туда, где днем плещутся купальщики.
- Когда с тобой мы вместе,
- Я одного хочу.
- Назвать тебя невестой
- Во сне и наяву.
- Надеть тебе колечко
- На тонкий пальчик твой,
- Пока ты крутишь попой,
- Пока ты крутишь попой,
- Пока ты крутишь попой
- И шепчешь: «Милый мой!»
Только теперь он вспоминает о Маммери, которого сам и научил множеству этих песенок, и понимает, что, должно быть, это своего протеже он слышал, когда разговаривал по телефону с Рини Фокс.
— Ах, далеко не лучшее место для юнца. Он добрый мальчик, и я уверен, что девочки хорошо с ним обойдутся. Но ему придется лицезреть Рини и Джона и, может быть, даже Горация. Стоит самому за ним присмотреть.
Он добирается до Парк-лейн и, перемахнув через ограду, останавливается, чтобы посмотреть в сторону Мраморной арки, на припозднившиеся такси, лимузины или редкий автобус с ярко освещенными окнами, плывущий по улице, как тонущий лайнер, он вспоминает, что забыл захватить таблетки, которые помогают уберечь его мозг. Таблетки остались в Актоне. Поэтому Джозеф Кисс решает, что ему не стоит больше идти садами и парками, а вместо этого избрать кратчайший путь по Оксфорд-стрит. Ему кажется, что воздух тяжелеет, и он отирает лицо синим шелковым платком, отгоняя панику тем, что насвистывает какую-то старую, наполовину забытую мелодию из одной пьесы времен Реставрации, где он играл косноязычного крестьянина, над которым издевались два лондонских франта. Когда он выходит на Бонд-стрит, то на время замолкает, увидев двух полисменов. Группка шатающихся подростков начинает над ним насмехаться, но потом вдруг оставляет его в покое. Воздух сгущается так, что становится трудно дышать, однако он усилием воли заставляет себя пропеть два куплета «Любовницы-цыганки», после чего решает проверить пульс: не является ли затрудненное произношение признаком подступившего инфаркта. Ради собственной безопасности он продолжает следить за дыханием и сердцебиением и медленно пересекает Оксфорд-Сквер с освещенными витринами, в которых выставлены фригидные, холодные манекены, нелепые в своей современной одежде. Стараясь идти как можно ровнее, он сворачивает на Сохо-стрит и наконец добирается до Сохо-Сквер, где садится на первую попавшуюся скамейку. С удивлением он обнаруживает сирен, появляющихся из домика садовника посреди сквера. У него мелькает мысль: неужели они пришли по мою душу? Неужели они — посланницы Смерти?
189 
