62 
Бальга удовлетворенно кивнул самому себе и поднял правую ладонь. Очередной щелчок пальцев вызвал из толпы двух черномундирников, сопровождавших мальчика лет двенадцати, одетого неброско, но опрятно и не походившего на бродяжку или попрошайку ничем, кроме криво изогнутой ноги, превращавшей походку ребенка в нелепое и неуклюжее ковыляние.
— Иди сюда, дитя, — позвал блондин таким голосом, что впору было бы бежать прочь сломя голову.
Мальчик, явно робеющий перед столь высокопоставленным господином, но не смеющий ослушаться, приблизился к бальге, косясь на громил, тенью следовавших за своим подопечным.
— Ты хочешь исцелить свою ногу? — Вопрос прозвучал чуть ласковее предыдущего приказа, если такое определение вообще применимо к сухому, как степной ветер, голосу.
Ребенок судорожно кивнул.
— Хочешь сильно?
— Да, эррете.
— Сильно-сильно? Подумай хорошенько. Ты наконец-то сможешь бегать и прыгать наравне со своими друзьями, и никто больше не посмеет называть тебя колченогим.
В глазах мальчика вспыхнула тоска, перемешанная с отчаянием.
— Я смогу бегать и прыгать…
Бальга склонился над ребенком:
— Ты хочешь, чтобы твоя нога исцелилась?
— Я хочу, чтобы моя нога исцелилась, — завороженно повторил мальчик, глядя в ореховое безразличие глаз.
Блондин взял ребенка за плечо и подвел ближе к лежащему на мостовой одержимому, но поставил спиной, а не лицом к неподвижному телу.
— Думай о том, чего желаешь, и желание исполнится.
Губы мальчика зашевелились в многократном повторении одних и тех же слов, а черномундирник, находящийся вне поля зрения малолетнего калеки, чуть наклонился и отработанным движением кривого клинка перерезал горло наследника семьи Элларте.
Такой поворот событий можно было предположить, но я все равно мелко вздрогнул, наблюдая кратковременную агонию умирающего. Эвина подалась вперед, жадно раскрыв глаза, будто хотела до мельчайшей детали запомнить последние мгновения жизни одержимого, а вот все прочие присутствовавшие — зеваки, слуги дома Фьерде и люди с красными пряжками на черных камзолах — остались вполне равнодушными. В бесстрастную черствость душ не верилось, стало быть, нечто подобное происходит в Катрале достаточно часто, чтобы перестать пугать и удивлять. Значит, правдивы и обоснованны были опасения золотозвенника? Значит, охотник и в самом деле ехал в эти края, как на каторгу? Значит…
Тем временем агония прекратилась, и лицо мертвеца пошло мерцающими синими пятнами, постепенно просачивающимися наружу. Вот они стали похожими на сгустки света, вот слились воедино, превращаясь в крупную искру, повисающую над группой людей, из которых, как я понимал, надеяться на исполнение желания мог один лишь ребенок.
Сверкающий синий шарик, метнувшись несколько раз из стороны в сторону, вошел прямо в темноволосый затылок, и лицо мальчика, обращенное как раз в мою сторону, застыло то ли в испуге, то ли в восторге, а потом по щуплому телу покатились мощные волны судорог.
Конечно, он не смог устоять на ногах, упал, никем не поддерживаемый, забился в корчах на мостовой, наверняка нещадно отбивая себе бока. Черномундирники, впрочем, продолжали смотреть на ребенка, и весьма пристально. Может быть, полагали, что вселение демона может пройти неудачно, и тогда придется лишать жизни еще одного несчастного. Но куда больше, чем внимательная сосредоточенность подручных, меня удивил вид их главаря. Блондин стоял, гордо и сурово выпрямившись, но в каждой пяди его тела отчетливо просматривалось еле сдерживаемое стремление вступить в борьбу. Вернее, броситься в драку за могущество, даруемое демоном. Ореховые глаза бальги горели огнем, напомнившим мне взгляд Сосуда, обретшего волю, но, пожалуй, пугали намного больше.
Судороги, сначала страшные и продолжительные, постепенно сошли на нет, и мальчик наконец затих, глядя в небо широко раскрытыми глазами. Блондин выждал еще некоторое время, потом наклонился и спросил:
— Твое желание исполнилось?
Ребенок не сразу понял, что к нему обращаются, долго вслушивался в эхо отзвучавших слов, а потом, вместо того чтобы отвечать, попытался подняться, опираясь ладонями о брусчатку.
И у него получилось. Не быстро, потому что исцелившемуся наверняка боязно было переносить вес тела на прежде больную ногу, но, когда мальчик все же решился и понял, что теперь телу не надо кривиться ни стоя, ни при ходьбе, отчаянно закивал, как будто вмиг потерял дар речи.
62 
