Услышав теплоту в голосе мужа, Кассия порывисто обернулась к нему — глаза ее сияли.
— Вы говорите, как мой отец, — ответила она.
— Я не ваш отец! — возразил Грэлэм резко. Глаза его опустились с ее лица на грудь — ветер, обдувавший шерстяное платье, туго натянул ткань на этих маленьких округлостях.
— А теперь расскажите о своей матери.
Кассия склонила голову, удивляясь его постоянно меняющимся настроениям.
— Мать была любящей и нежной. Я не очень хорошо её помню, но отец часто рассказывал мне о ее доброте. А как насчет вашей матери, милорд?
— Ее звали Дагни, и она не была особенно нежной и любящей. Мой отец частенько бранил ее за неповиновение и скверный характер. И даже наказывал.
Кассия с изумлением смотрела на него, широко раскрыв глаза.
— Вы хотите сказать, что он бил ее?
— Только когда она навлекала на себя его гнев.
— А когда ваш отец навлекал на себя ее гнев, она его била?
— Разумеется, нет. Она была женщиной. Но я помню, что иногда она язвила его своими речами. Пожалуй, это было полуправдой, если не сказать полной неправдой. Его мать была столь же сладкоречивой и нежной, какой могла бы быть змея, имей она человеческое обличье. Но, конечно, его отец никогда не сделал ничего такого, чтобы вызвать в ней нежные чувства к себе. Рыцарь решил, что лучше всего забыть об этом навсегда, когда Кассия резко сказала:
— Это, милорд, едва ли одно и то же! Мой отец никогда бы и пальцем не тронул никого меньше или слабее его. Конечно, мужчина не может любить женщину и в то же время причинять ей боль.
— Вы не понимаете, Кассия, — терпеливо возразил Грэлэм. — В ответственность мужчины входит необходимость следить за манерами своей жены, воспитывать ее. Ее же обязанность — подчиняться, служить ему и рожать для него детей.
— Жизнь жены, как вы ее описываете, не особенно-то привлекательна, — ответила Кассия. — Я думаю, — продолжала она с ошеломляющей искренностью, — что предпочла бы быть собакой. По крайней мере собаку ласкают и разрешают ей свободно бегать.
— Но в том, чтобы быть женой, есть некоторые преимущества, — сухо заметил Грэлэм.
— Да? — спросила Кассия тоном, полным недоверия. Он поднял руку и легонько провел кончиками пальцев по ее подбородку.
— Когда вы будете к этому готовы, я покажу вам эти преимущества.
Ее глаза округлились, потому что она вспомнила в этот момент все, что ей говорила Бланш. И, не задумываясь о последствиях своих слов, Кассия выпалила:
— О нет! Это еще хуже битья! Это не преимущество!
Рука Грэлэма опустилась; он изумленно воззрился на жену.
— Кассия, в вашем положении естественно нервничать, возможно, даже бояться того, чего вы не в состоянии понять. Но уверяю вас, что любовь — вовсе не наказание.
— Почему вы называете это любовью? — спросила Кассия довольно запальчиво. — Ведь это то, что делают животные, и это связано с болью. При чем тут любовь?
Грэлэм не мог поверить своим ушам. Не мог он поверить и себе самому — ему было несвойственно столь долгое терпение.
— Что вам наговорил отец?
Она покачала головой, стараясь не смотреть ему в лицо.
— Ничего. Он ничего мне не говорил.
— Тогда почему вы считаете, что это причиняет боль? Кассия опустила голову.
— Пожалуйста… — прошептала она, — я… я буду выполнять свои обязанности, когда потребуется. Я знаю, что вы хотите иметь сыновей.
— Кто вам сказал, что это больно?
— Одна… леди, — ответила Кассия деревянным голосом. — Она сказала мне, что вы… что мужчины требовательны и не беспокоятся о том, что чувствуют женщины, в том числе и о том, испытывают ли женщины боль. Она сказала, что я должна это терпеть.
Де Моретон разразился долгой и цветистой бранью, полной грязных слов и грозных проклятий, радуясь тому, что большую часть его ругательств подхватывал и уносил ветер.
— Эта леди, — сказал он наконец очень ясным и спокойным тоном, — была не права, рассказывая вам о таких вещах. К тому же она солгала. Он вздохнул, понимая, что и сам не вполне правдив. — Есть мужчины, которых не интересуют чувства женщины, но это относится далеко не ко всем.
Кассия подняла на него огромные глаза.
— А вы похожи на этих мужчин, милорд?
— Я не причиню вам боли, — ответил Грэлэм.
Она вспомнила, каким огромным выглядело его обнаженное тело и набухающий орган, направленный на нее. Она вспомнила его необычную резкость с ней нынешним утром. И не сказала ничего.