88 
Лик с интересом наблюдал, как ловкие гибкие пальцы матери Ававос творили на его глазах из тонких глиняных жгутов маленькое чудо – большой горшок или блюдо, крохотную солонку или цедилку с дырочками…
Ранним утром мастерица зажигала небольшой жертвенный костер покровительнице домашнего очага Табити и с молитвами бросала в огонь крохотные копии будущей посуды, тщательно вылепленные все из той же глины. Затем, после скудного завтрака, она принималась за работу: кусок грубой холстины посыпала мелко нарубленной травой, лепила плоскую лепешку-донышко, свивала длинные жгуты и укладывала их один на другой, переплетая и разглаживая еле приметные глазу бугорки и ямочки. И вскоре горшок лоснился серыми мокрыми боками посреди холщевого лоскута. Но на этом работа не заканчивалась: мастерица долго и терпеливо выглаживала стенки горшка лощилом, изготовленным из ручки эллинской амфоры, а после лощения старательно наносила красивый орнамент пальцами и палочкой – галочки, штрихи, овальные углубления…
Вылепленная посуда долго сохла под навесом в тени, и если мать Ававос замечала какой-либо изъян – в основном мелкие трещины и сколы, – она тут же безжалостно уничтожала свой труд, а черепки выбрасывала в короб с сырой глиной, где они снова превращались в гончарное тесто. И обжигом посуды руководила мать Ававос – она, не приседая, ходила вокруг костра и по только ей известным приметам показывала Лику и младшей дочери, куда нужно добавить поленьев, чтобы огонь горел равномерно.
После обжига изделия из глины остывали целую ночь, и только ранним утром следующего дня серо-коричневые звонкие горшки и миски, жаровни и крышки с ручками, чашки, цедилки и солонки перекладывали соломой и складировали в дальнем конце двора, тщательно прикрыв сверху связанными из камыша матами.
Но вскоре запасы глины подошли к концу, и Лик все реже и реже стал появляться в хижине кузнеца, – работы для него не находилось, а зря есть хлеб он стыдился. Крепкий организм подростка требовал пищи, голодный желудок урчал, молниеносно переваривая маленький кусок зачерствевшей лепешки и жидкую похлебку, которую мать Лика ухитрялась сварить невесть из чего.
Голодный и злой Лик бродил по Атейополису, дожидаясь темноты, чтобы предпринять очередную попытку порыбачить со скал в реке. Изредка его сопровождал Молчан. Свирепый вожак собачьей стаи стал грозным врагом кошек из акрополя. Каким образом он проникал за каменные стены незамеченным, оставалось только гадать, однако его стараниями их многочисленного кошачьего отродья осталось не больше десятка котов, но и те на ночь забивались в темные и глухие углы, откуда их нельзя было выманить ни уговорами, ни даже лакомыми кусками. Злые сторожевые псы, конечно же знавшие о набегах Молчана на акрополь, не отваживались даже голос подать, когда тот черной безмолвной тенью скользил вдоль стен. Они уже попробовали острых клыков сородича – за малейшее неповиновение он расправлялся с ними нещадно.
Когда с котами в акрополе было покончено, Молчан, кому доставались только тщательно обглоданные кости от трапезы хозяев и лишь изредка, стараниями Лика, миска пустой похлебки, стал по ночам исчезать из Атейополиса и охотиться в лесах. Правда, эти вылазки были отнюдь не безопасным занятием, и однажды пес долго отлеживался после того, как бдительные дозорные сармат угостили его стрелами. Но, тем не менее, зализав раны и выздоровев, Молчан снова принялся за старое. Домочадцы Лика диву давались при виде сытого, хорошо упитанного пса; он, не в пример отощавшей собачьей своре Старого Города, был бодр и крепок телом.
Однажды ранним утром с мокрой от росы шерстью Молчан разбудил Лика, по своему обыкновению стараясь поудобнее устроиться на охапке сена рядом с ним. Когда Лик, обрадованный появлением верного друга, принялся тормошить его, лаская, пес неожиданно поднялся, куда-то убежал и вскоре притащил в зубах задушенного зайца.
Радости Лика не было границ: он прыгал, смеялся, что-то кричал – короче говоря, разбудил всех домочадцев, вскоре присоединившихся к его ликованию – они уже стали забывать вкус мяса, и добыча Молчана была очень кстати.
Конечно же, и Молчан получил свою мизерную долю. Он и съел ее неторопливо, как бы делая одолжение осчастливленным хозяевам. С той поры верный и понятливый пес редко возвращался со своих ночных охот без добычи для хозяев. И все-таки Лик голодал. Он с тоской вспоминал прошлую осень, когда мальчишки племени наслаждались привольной жизнью среди лесов: тут тебе и ягоды, и грибы, и орехи, и каштаны, и дичь, нагулявшая за лето жирок, и изумительная на вкус, испеченная на углях рыба…
88 
