Последние отзывы

  9  

– Получается, – задумчиво повторил доктор.

А что мог Спартак рассказать доктору, если бы решил быть предельно откровенным? Разве что поделиться то ли сном, то ли воспоминанием из далекого детства. О том, как он однажды проснулся в своей кроватке и увидел склонившегося над ним большого усатого дядю. Дядя со страшным грохотом уронил револьвер, потом нагнулся, поднял его с пола и дал потрогать маленькому Спартаку. Потом рядом с дядей появилась мама, отругала его, отняла револьвер у ребенка, и они оба отошли от кроватки... Почему-то Спартак всегда был уверен, что этот усатый дядя – его отец и что все происходило наяву. А мать и сестра уверяли, что это был сон, что иначе быть не могло – отец ушел на фронт, когда Спартак еще не родился, и с фронта не вернулся...

Военврач Шаталов отстучал карандашом по столу какой-то одному ему известный ритм.

– А почему вас так назвали – Спартак? – вдруг спросил Шаталов.

Котляревский пожал плечами, не зная, отвечать или нет.

– У меня еще сестра есть, – наконец сказал он. – Влада, на два года старше. А родители ждали мальчика, и имя ему придумали: Спартак. Потому что отец, если вы не знаете, историком был, причем в то время весьма либеральных взглядов. Вот и настоял на этом имени... Но родилась девочка, а когда папа на фронт уходил, он не знал, что мама снова беременна – иначе бы остался... я так полагаю... Вот. А мама второго ребенка и назвала Спартаком. Меня.

– Да, круговерть нас всех тогда закрутила, разбросала... – непонятно сказал доктор, думая явно о чем-то другом. – Выходит, Роман так и пропал в плену. А как устроилась Марианна... Феликсовна? Я-то знаю ее исключительно по фотографии и по рассказам Романа.

Спартак опять пожал плечами, ответил нехотя:

– Мама работает корректором, в «Смене». Вот уже почти пятнадцать лет. Живем на Васильевском, в доме на углу Большого и Девятой линии.

«У меня еще сестра есть», – мог бы напомнить он. Но не стал. Видно было, что эскулапу это напрочь неинтересно.

– Ты знаешь... Кхм, – доктор кашлянул в кулак. – Ты знаешь, однажды, году эдак в двадцать седьмом, повстречал я одного нашего с твоим отцом однополчанина. Дело было в Москве на совещании военмедиков – меня туда от нашего госпиталя командировали. Так вот, он тогда попал в плен вместе с твоим отцом и сидел в одном лагере. И, по его словам, когда их освободили после Брестского мира, твой отец был жив и здоров. И, опять же по его словам, твой отец садился в эшелон, отправлявшийся в Россию... Правда, дальше этот человек потерял Романа из виду и не знает, добрался он до родины или нет. Дорога вышла долгая, трудная. То по нескольку дней стоят на какой-то станции, то дрова заканчиваются, то часть вагонов перецепят к другому составу. Многие сходили по дороге, потому как жрать нечего было, надо было хотя бы на пропитание заработать... В общем, вот так. Вот что он мне рассказал. Не знаю, насколько это тебе интересно, но все же касается твоего отца... Мало ли пригодится...

(Вдруг именно сейчас Спартак вспомнил один престранный разговор с сестрой. «А что бы ты сказал, – спросила его как-то Влада, – если бы узнал, что твой отец не погиб на германской, а сперва воевал за белых против красных, потом стал белоэмигрантом и нелегально переходил границу, чтобы помогать белому подполью, и погиб уже здесь от чекистской пули?» – «Дура, чего несешь?» – ответил ей тогда Спартак, покрутив пальцем у виска. «Сам ты дурак, – вздохнула она. – Будем ждать, когда поумнеешь. А сейчас иди играй в свой футбол».)

– О чем задумались, товарищ Котляревский? – военврач бросил карандаш обратно в стаканчик. – Хотите что-то мне сказать и не решаетесь? Я понимаю, понимаю. Знаете что? Если когда-нибудь у вас возникнет желание поговорить о вашем отце, смело приезжайте ко мне, адрес вы теперь знаете, смены мои тоже знаете...

Точно, чего-то недоговаривает эскулап. Голову можно дать на отсечение – военврач что-то хочет сказать или о чем-то спросить, но останавливает себя в последний момент, не решаясь на откровенность. Вот нашел для себя выход – предложил Спартаку заехать позже. А брать доктора, вернее военврача, за грудки субординация не позволяет. Позволь себе со старшим по званию какие-нибудь вольности, можно загреметь вместо отпуска по ранению на гауптвахту. Это только с виду доктор благодушный добрячок, который может простить что угодно, но Спартаку доводилось видеть, как он наводил порядок в отделении...

– Матери-то сообщил?

  9