131 
Федор Филиппович криво улыбнулся.
– Правда, – не совсем внятно ответил Глеб, закуривая новую сигарету. Он уже немножечко охрип, но, слава богу, говорить ему осталось недолго. – Я видел опись вещей, обнаруженных на трупе Климова. Там, среди всего прочего, значится флакончик клофелина... Можно было и раньше догадаться. Ведь патологоанатом, который осматривал тело того журналиста, Дубова, прямо мне сказал: такую рану очень легко нанести на операционном столе, когда пациент лежит под наркозом и не рыпается. А в крови всех убитых, между прочим, было обнаружено изрядное количество алкоголя. Видимо, Климов насильно, под угрозой пистолета, заставлял их пить водку с клофелином. И они пили, потому что человек всегда до самой последней секунды надеется на чудо. Дескать, предлагает выпить – значит, все-таки не зверь. Скажу ему, что он спрашивает, он и уйдет... А в некоторых случаях, наверное, клофелином их угощала Анна. Как не выпить с такой красивой женщиной? А когда жертва теряла сознание, разрубить ее, как надо, было уже делом техники. Конечно, такой удар тоже требует мастерства и твердости руки, но ничего фантастического в нем уже нет... Кстати, там же, в гитарном чехле, он таскал резиновые бахилы от общевойскового комплекта химзащиты – такие, знаете, до самого паха. Чтобы не забрызгаться.
– Мясник, – с отвращением произнес Осмоловский и, чтобы успокоиться, опять открыл коробку, в которой лежал энклапион.
– Ну, шеф, – заныл Быков, – ну, хоть одним глазком!..
– Только не лапайте, – строго предупредил профессор, передавая ему коробку.
– За кого вы меня держите? – обиделся Гена, впиваясь глазами в сокровище, на которое Глебу по ряду причин уже было противно смотреть. – Глядите-ка, совсем не поврежден! Даже как будто новее стал... Смотрите, как блестит!
– Не говори чепухи, – сердито оборвал его восторги Осмоловский и отобрал у аспиранта коробку. – Блестит, блестит... Столько времени по разным карманам валялся – как же тут не заблестеть? Сегодня же сфотографируй его, как положено, и составь описание. И завтра же, прямо с утра, принимайся за расшифровку. Вот тебе и тема для диссертации... Спасибо вам огромное, – уже другим, торжественным и растроганным тоном обратился он к Глебу. – Вы, батенька, спасли бесценное произведение искусства!
– Не стоит благодарности, – рассеянно ответил Сиверов, думая о другом, гораздо более ценном, с его точки зрения, произведении искусства, которое ни ему, ни Ивару Круминьшу спасти не удалось.
За ужином он был непривычно тих и задумчив. Вообще-то, такое случалось с ним нередко и означало, как правило, что он опять думает о работе. Но в тот вечер, ничем, казалось бы, не отличавшийся от других, Ирина Быстрицкая вдруг преисполнилась очень неприятной уверенности в том, что ее муж думает о какой-то другой женщине. Она всегда считала – может быть, ошибочно, – что подобные вещи надо выяснять сразу, и потому задала прямой вопрос. Сиверов посмотрел на нее отрешенным, непонимающим взглядом, потом, подумав немного, ответил: "Да", а потом, рассмеявшись, хотя и не слишком весело, объявил, что это не имеет ровным счетом никакого значения. Как ни странно, Ирина ему поверила.
* * *
Ивар Круминьш залпом допил коньяк и сразу налил еще, наполнив стакан до краев, так что немного коричневой жидкости пролилось на дубовый стол, за который разом могли усесться человек двадцать.
Гроссмейстер сидел за пустым столом в пустой кухне пустого дома и стаканами, как воду, хлестал коньяк, празднуя победу, которая оказалась пирровой. В пальцах его левой руки, мелко подрагивая, дымилась сигарета; Гроссмейстер ощущал легкую тошноту и головокружение и не знал, вызваны они коньяком или плотным, густым запахом бензина, пропитавшим весь огромный дом от подвала до чердака.
Час назад он вернулся с кладбища. Странно, но только вид продолговатого земляного холмика окончательно убедил его в том, что Анна умерла и что ждать ее возвращения отныне бессмысленно. Это было странно и непривычно – не ждать. Ожидание стало частью его естества, такой же неотъемлемой, какой могла бы стать сама Анна, если бы жизнь сложилась немного иначе. А теперь на месте ожидания зияла пустота, которую нечем было заполнить.
Решение он принял еще там, на кладбище. Этот дом он построил для нее и до сих пор жил здесь только потому, что это было ее место – место, предназначенное для того, чтобы ждать ее возвращения. Только для этого, ни для чего больше. Теперь, когда ее не стало, существование этого слишком просторного дома окончательно потеряло смысл. Он решил, что подожжет дом, а потом просто уедет куда глаза глядят.
131 
