очень нудно 
30 
— Ну что, уродина косоглазая? — Фима поднимал рюмку и подмигивал даме. — Хахаль тебе цветочки подарил? Ну так вот, нет на свете теперь твоего хахаля, и тебя на свете нет. Остался лишь гнусный портрет, по которому никто тебя не узнает. Сколько ты стоила при жизни — трешку, пятерку? Теперь я узнаю красную цену тебе в базарный день.
Фима, выпив водку, расстроился до такой степени, что завесил даму грязным полотенцем, чтобы та не смотрела на него наглыми глазами.
— То-то! Нечего тебе на голых мужиков пялиться, — приговаривал Фима, разбирая доски, закрывавшие ванну.
Он напустил горячую воду, влил в нее остатки жидкого мыла и долго взбивал пену. На этот раз Фима не повторил ошибки, в ванне сидел ровно до того времени, пока его не стал морить сон. Затем мокрый, шлепая босыми ногами по грязному полу, перебрался в постель.
Утром его разбудил звук духового оркестра. Военные стояли на самом краю оврага спиной к Фиминому дому и играли бравурные марши. Лебединский посмотрел в окно на конкурентов, послушал музыку и убежденно произнес:
— Фальшивят. Их даже за угощение никто на похороны не позовет, не то что мой оркестр.
Фима позавтракал остатками вчерашнего ужина, по третьему разу заварил спитой чай и, наконец, вызволил из плена даму с букетом цветов.
«Рама солидная, — решил Лебединский, — она одна баксов на тридцать тянет. Может, располовинить, продать раму отдельно, а картину отдельно? — но как человек искусства, Фима ценил целостность композиции. — Проиграю на этом, но совесть моя будет чиста.»
Фима готовился к продаже основательно. Отыскал под плитой рулон серой оберточной бумаги, отмотал от него не жалея, завернул картину и крест-накрест перевязал мохнатой пеньковой веревкой. День выдался жаркий, и надеть черный костюм Фима не рискнул. С похмелья он обычно сильно потел и не хотел, чтобы пропахло потом его единственное достойное одеяние.
«В конце концов, не меня покупают, а картину», — и он как был, в старом спортивном трико с вытянутыми коленями и обтрепанными лампасами, в серой застиранной майке, с картиной под мышкой вскарабкался по откосу. И тут же очутился в самом центре событий.
Улица, перекрытая для движения транспорта, была забита народом. У стен расположились продавцы, в основном художники. На продажу были выставлены и глиняные горшки, и резьба по дереву, и ювелирные украшения. Однако большую часть торгующих составляли художники — графики, живописцы.
У Фимы запестрело в глазах от разнообразия. Картины висели на стенах домов в три или четыре яруса, и если в других городах торгуют в основном закатами, рассветами да морскими пейзажами, то витебские художники целый год рисовали фантазии на темы Шагала, Малевича, Лисицкого, Добужинского.
Фима сразу же погрустнел, поняв, что его косоглазая дама с букетом цветов вмиг потеряется среди этого разнообразия.
«Жаль, лака дома нет, так бы потянул холст, глядишь, и купили бы подороже.»
Фима долго прохаживался среди торгующих, чтобы прицениться. Наконец выяснил для себя, что цены картинам назначаются в соответствии с размером. Такие же холсты, как бывший портрет дедушки, ценились от пятидесяти до ста долларов.
«Значит, я выставлю — семьдесят, — решил Лебединский. — Тоже неплохо. Если учесть тридцатник за раму, то получится заветная сотка.»
Он отыскал свободное местечко. Ему повезло, милиция десять минут тому назад забрала с собой пьяного мужика, разложившего для продажи неполный чайный сервиз. Лебединский постелил на тротуар наследство, доставшееся ему от несчастного любителя выпивки, — глянцевый плакат с суперкроссвордом, сел, сложив ноги по-турецки, картину прислонил к стене. Прежде Фима никогда не торговал, но в нем проснулась память предков — витебских евреев.
— Господа, — кричал он, — не проходите мимо, аттракцион невиданной щедрости, всего, один день на родине великих художников! Настоящая живопись, одна рама чего стоит! Остановитесь, посмотрите!
Люди останавливались, привлеченные не картиной, а криком Фимы, но, когда узнавали цену — сто баксов, тут же переходили к другим торговцам.
Фима кричал им вслед:
— Хорошая вещь дешево не продается. Вы еще пожалеете! — и тут же искал взглядом очередную жертву.
Особенно усердствовал он перед иностранцами. Но те даже не останавливались. Иностранных языков Фима Лебединский не знал, а его картина смотрелась блекло на фоне написанных яркими красками полотен витебских художников. Город буквально бурлил, даже сами горожане удивлялись: неужели в Витебске проживает столько народа и где может разместиться столько приезжих?
30 
