95 
– Бред, – пробормотал Валерий Сергеевич. – А вот я с твоей матерью побеседую. Ольга Афанасьевна! – крикнул он.
– Смотри-ка, и по имени-отчеству узнал! – удивилась Зоя. – Даже маму!
Та поднялась на крыльцо.
– Ольга Афанасьевна, какие отношения у вашей дочери с Георгием Голицыным?
– Ох! – мама без сил опустилась в кресло. – Любит она его!
– А он ее бросил!
– Мама, он на Кате женится. На Екатерине Алексеевне. На галеристке.
– Слава богу!
– Вы обе сумасшедшие! – заявил Валерий Сергеевич.
Женщины удивленно переглянулись. Не лучшим образом выглядел как раз таки он. Зое не понравилось, как у него подергивается левое веко.
– Мне надо позвонить, – сказал Валерий Сергеевич и спустился в сад, доставая из кармана мобильный телефон.
– Что случилось-то? – спросила мама. – Это кто? Шафер?
– Ага. Шафер. Только ты о Жоре с Катей пока никому не говори. И ему ничего не говори, когда приедет. Мне кажется, они хотят сделать нам сюрприз.
– Ага. Понятно, – кивнула Ольга Афанасьевна. – Где ж они познакомились-то? В Питере али в Москве?
– Не знаю, мать, – грубо сказала Зоя. – Нам-то с тобой не все равно?
И тут она увидела, как Валерий Сергеевич без сил опустился на траву. Да, да! Так и сел на ее аккуратно подстриженный газон! Свалился кулем рядом с клумбой, на которой пышно цвели циннии! И уставился на настурцию так, будто хотел ее съесть.
– Эй! Валерий Сергеевич! Мама, неси воды! – скомандовала Зоя. – Видать, сморило.
Он быстро пришел в себя, но его лихорадочный взгляд Зое не понравился. Глаза у Валерия Сергеевича были красные, это она заметила сразу. От бессонницы, наверное. Ему бы кофе крепкий, а не чай. И не настурцией закусить, а съесть сытный бифштекс или котлетку.
– Будете кофе? – жалостливо спросила Зоя.
– Самолет улетел вчера, – бессмысленно сказал Валерий Сергеевич. – Вчера вечером.
– Понятно: не будете. А зря.
И вдруг он рассмеялся. Он смеялся так, что Зое впервые за это утро стало страшно. Потом отстранил ее руку со стаканом воды и встал на ноги.
– Не надо, я сам, – сказал он в пустоту и, пошатываясь, направился к калитке. Зоя машинально выпила воду из стакана, который держала в руке.
– Что это с ним, а? – опасливо спросила Ольга Афанасьевна.
– Не знаю. Но сдается мне, мать, что это не к добру.
А через час опять зазвонил телефон. И это опять был Жора.
– У меня были гости, – торопливо начала оправдываться Зоя, – так что ты не обижайся. Меня о тебе расспрашивали.
– Зоя, я хотел к тебе сегодня приехать, но не смогу, – взволнованно сказал Жора. – Мне срочно надо в Москву.
– Ах, в Москву-у-у... – в ее голосе был явный намек, но он словно не слышал.
– Дело срочное.
– Я понимаю. Это ж такое дело!
– Увидимся через пару дней, – торопливо сказал Жора.
– Что ж так скоро? Ты не торопись. Надо же как следует подготовиться.
Она имела в виду свадьбу.
– Да, я хотел поговорить с тобой насчет своей женитьбы. Но это не по телефону.
– Я понимаю.
– Ты умница, – обрадовался Жора. – Целую тебя! Пока!
– Что дарить-то будем? – деловито спросила мать, когда она дала отбой.
– Как что? Картину! Что я еще могу им подарить? – вздохнула Зоя.
– Ты уж постарайся, дочка, – взмолилась Ольга Афанасьевна. – Хорошие ведь люди. Грех обидеть.
* * *
«Почему я вдруг заговорил о женитьбе? – гадал Громов, покидая дачный поселок, где жила Зоя Каретникова. – Сказал ей, что Голицын сделал предложение Семеновой? Что у них скоро свадьба? Мне хотелось сделать Каретниковой как можно больнее. Дожать ее. Я же видел, что она неравнодушна к Голицыну. Он их точно чем-то опаивает, женщин. Или втирает им в кожу какое-то зелье. Каретникова в него влюблена, и я решил вызвать у нее ревность. До сих пор это работало безотказно. А она прореагировала неожиданно. Если бы я сказал, что Голицын с Семеновой друг друга ненавидят, я угадал бы вернее».
Но он не угадал. В последнее время он вообще не угадывал. Удача от него отвернулась. Но он был упрям. Он прекрасно знал, что природа не наделила его выдающимися способностями, но зато отметила терпением и усидчивостью. Еще есть шанс выполнить порученное задание.
И он опять мчался на вокзал. На этот раз ему срочно надо было вернуться в Москву. Валерий чувствовал, что его силы на исходе, а сам он на пределе. Он смертельно устал, но тем не менее не мог уснуть. Так бывает от чрезмерного нервного напряжения. Когда все мысли только об одном: надо сделать дело. А не выходит. Надо, а не выходит. Не выходит, а надо. И так по кругу. Поэтому он последние два дня не жил, а метался.
95 
