Лёгкий, ненавязчивый романчик 
97 
– Ну, ну! – прохрипел Комбат и попытался встать. Это ему с трудом удалось. Он на четвереньках подполз к стене и прислонился к ней спиной. Шершавый бетон колол плечи.
Комбат продолжал смотреть на лампочку, которая расплывалась, множилась. Из глаз потекли слезы, словно бы перед ним была не тусклая лампочка, а пламя ацетиленовой горелки. Рукавом Рублев протер глаза и тряхнул головой.
Словно бы горячий свинец, горячий, жидкий, расплавленный, тяжелый, зашевелился под черепом. Боль была невероятной, почти невыносимой.
– Что со мной? – спросил он сам себя и усилием воли заставил себя выпрямиться.
Держась за стену, Комбат поднялся на ноги. До потолка, вернее, до лампочки в абажуре оставался метр или чуть больше. Комбат поднял правую руку. Разорванный рукав рубахи сполз, и Комбат увидел запястье в синяках и ссадинах. Он припомнил, что его везли крепко связанным, а может быть, и не везли, может, привязывали здесь. И постепенно, деталь за деталью, Комбат принялся восстанавливать в памяти все, что с ним случилось. Кстати, сделать это было совсем не просто.
До своего появления в переулке он все помнил хорошо, отчетливо, в мельчайших деталях. Помнил крыльцо, дверь, обитую железом, помнил даже красную кнопку звонка, а вот что произошло дальше – все рассыпалось на отдельные куски, которые никак не составлялись в цельную картину. Да и голова болела нещадно.
"Что же со мной такое? – Комбат тряхнул головой.
Боль пронзила все тело. – Будьте вы неладны, уроды долбаные! К боли можно привыкнуть, я это знаю, можно научиться терпеть любую боль, даже самую страшную, терпеть и жить с ней, даже не замечать ее."
Борис Рублев медленно подошел к двери, обитой железом, приложил к ней ухо и стал прислушиваться. Он догадался, что за дверью длинный коридор, длинный и гулкий, – Уроды! Заперли меня, заточили. Держат, как дикого зверя, боятся, что, если я вырвусь на свободу, им несдобровать. А я отсюда выберусь! Нельзя терять надежду, нельзя! – сам себе говорил Комбат, а его пальцы сжимались в кулаки. – Вы у меня еще попляшете, я вам задам, выродки! Выродки!
Брань и ругательства, срывающиеся с разбитых губ Рублева, действовали на него, как уколы обезболивающего.
Появлялась злость, а боль уходила на другой план, куда-то в глубину. Ярость захлестывала Комбата. Он прекрасно понимал, слава Богу, жизненный опыт огромный, доводилось бывать во всяких переделках, порой в таких, выбраться из которых живым шансов не оставалось.
«Нет, ярость плохой советчик, а злость, как правило, подсказывает никчемные решения. Надо успокоиться, развеселиться. Но разве можно развеселиться, если ты заточен в каменную толстостенную яму с низкими бетонными сводами, если ты за железной дверью, такой мощной, что ее снаряд навряд ли пробьет? Даже каталку, которой можно было попробовать высадить дверь, забрали… Ну, успокойся», – сам себе сказал Комбат и несколько раз взмахнул руками.
Как ни странно, дышалось в этом подвале легко, воздух хоть и был сырым и холодным, но довольно чистым.
«Значит, есть какие-то вентиляционные штреки, по которым воздух поступает сюда. А может, я не в подвале? – тут же мелькнула мысль. – Тогда где?»
Комбат обошел свою камеру, несильно постукивая кулаком по стенам. Звук везде были одинаковым, лишь вверху, в правом углу, напротив железной двери, удар отозвался глухо, подсказывая, что за слоем бетона пустота. Вверху стояла решетка, толстая, ржавая, несколько раз перекрашенная, а затем опять основательно проржавевшая. Но до решетки еще следовало дотянуться.
Комбат приподнялся на цыпочки, приложил ладонь.
Рукой он почувствовал, что свежий воздух идет именно из-за решетки.
"Ну вот, хоть воздух есть, кислород поступает. Все-таки не на затонувшей подводной лодке нахожусь, двигатели которой отключены, а кислорода нет ни глотка. Если есть воздух, жить можно, – успокаивал себя Рублев. – Так, так, – говорил он, а в голове постоянно крутились фамилия и имя:
– Валерий Грязнов… Валерий Грязнов.., ладно, об этом мерзавце лучше не думать. Судя по всему, меня отсюда он не выпустит, а проситься, унижаться, вымаливать себе жизнь и свободу я не стану, это не в моих правилах. Свободу я завоюю, даже ценой собственной жизни."
И тут же, как короткий, сильный удар током, мелькнула следующая мысль:
"Да к черту мою свободу, к черту мою жизнь! Здесь же где-то ребенок, здесь где-то Сергей Никитин! Вот чью жизнь надо спасать, вот за чью свободу надо бороться! А я что, я видел жизнь, немного пожил.
97 
