очень нудно 
41 
– А ты чего ломишься ни свет ни заря? – Ничего себе – ни свет ни заря; – воскликнул Арцыбашев, посмотрел на часы и, бесцеремонно отодвинув Юрия с дороги, протиснулся мимо него в прихожую. – Десять часов, а он дрыхнет!
– Я с ночной, – сообщил Юрий. – А ты как меня разыскал?
Арцыбашев, который уже стоял на пороге комнаты, обернулся и некоторое время разглядывал приятеля с немым восхищением.
– Ч-черт, – сообразив, в чем дело, смущенно выругался Юрий. – Действительно…
– Дошел, – констатировал Арцыбашев. – Докатился. Нет, старик, одинокая жизнь тебе не на пользу.
– Ну ладно, ладно, – проворчал Юрий, – понес… Ну, вылетело у меня из головы, что мама, в отличие от тебя, никуда не переезжала. Ты такой важный сделался, что как будто бы даже и не ты. Как будто не с тобой вон под тем столом в партизан играли.
– Да неужто тот самый?! – поразился Арцыбашев, с веселым удивлением разглядывая обшарпанный стол-книгу, придвинутый вплотную к окну.
– Тот, тот, – ответил Юрий, запирая дверь. – Проходи, что стал на пороге?
Арцыбашев вошел в комнату, ступая осторожно, с опаской, словно боясь потревожить какую-то тень, все еще жившую среди выцветших обоев и запаха герани. Он обогнул развороченную постель и остановился перед стеной, на которой висели фотографии. Была у мамы такая несовременная привычка – вешать самые дорогие для нее фотографии на стену. Юрий не стал ничего менять, и теперь к старым фотографиям добавились две новые: мамина и еще одна – оттуда. Именно на эту фотографию сейчас смотрел Арцыбашев, и Юрий пожалел, что не удержался и выставил частичку своего прошлого на всеобщее обозрение.
– Ого, – уважительно протянул Арцыбашев, – так ты, выходит, тоже там побывал?
– Проездом, – ответил Юрий самым небрежным тоном, на какой был способен.
– А, – с оттенком разочарования в голосе сказал Арцыбашев. – Значит, никаких душераздирающих историй про штурм не будет.
– Увы, – подтвердил Юрий и взял со стола сигареты. Арцыбашев отобрал у него пачку, мельком взглянул на этикетку, поморщился и вынул из кармана белую с синим коробку “парламента”.
– Держи, – сказал он, протягивая Юрию открытую коробку, – а то куришь всякую дрянь, да еще натощак. Так никакого здоровья не хватит.
– Моего хватит, – заверил его Юрий, но сигарету взял. – И вообще, зачем оно мне, здоровье?
– Как зачем? – поразился Арцыбашев. – Неужели не интересно, что будет лет этак через шестьдесят – семьдесят?
– Не-а, – ответил Юрий, – неинтересно. Тем, кто жил семьдесят лет назад, тоже было интересно: кончится когда-нибудь этот бардак или нет? И что мы имеем в результате? Тот же бардак.
– Но на новом уровне, старик, на новом уровне! – воскликнул Арцыбашев. – Причем на гораздо более высоком. Хотя в чем-то ты, наверное, прав… Но лично я все равно намерен дожить минимум до ста лет. – Он закурил, перехватил иронический взгляд Юрия и покивал головой. – Да, да, конечно… Жизнь диктует вам свои суровые законы, как говорил один сын турецко-подданного. Знаю, что таким макаром до ста лет не дотянешь, но бросить не могу. Работа нервная, черт бы ее побрал. Вот поднакоплю деньжат, брошу все к чертовой матери и займусь собой. Здоровье поправлю, волосы в плешь вживлю.., не смейся, не смейся, это сейчас запросто, были бы деньги! Конечно, геронтология пока что даже на западе находится в зачаточном состоянии, но дай срок!
– Ты кофе будешь, долгожитель? – спросил Юрий, чтобы как-то прервать это словоизвержение. Упитанный, прекрасно сохранившийся Цыба, с жаром разглагольствующий о перспективах геронтологии, вдруг вызвал у него чувство неловкости. Такую же неловкость Юрий испытывал, когда один его давний знакомый время от времени ни с того ни с сего вдруг принимался горячо втолковывать всем окружающим, что половина живущих на Земле людей на самом деле не люди, а хорошо замаскированные пришельцы. В остальном он был умнейшим человеком, но кончил все равно плохо.
– А какой у тебя кофе? – живо поинтересовался Арцыбашев, мигом забыв о геронтологии.
– А черт его знает, – честно ответил Юрий. – Нашел тут какой-то в банке… Еще от мамы остался.
– Тогда это уже не кофе, – погрустнел Арцыбашев. – Тогда это, извини меня, сушеное дерьмо. – Как ты его пьешь-то?
– А никак. Я предпочитаю чай, но он как раз вчера кончился.
– Боже мой! – завопил Цыба, жестом средневекового трагика воздевая руки к потолку. – Каменный век! Стойбище оленеводов! Тундра! Полярная ночь и северное сияние… Одевайся и пошли.
41 
