122 
Вострецов вздрогнул, будто разбуженный посреди ночи, и посмотрел на него дикими глазами.
— Что ты сказал? А, самоубийство… Ну и что ты предлагаешь?
— Предложение простое, — сказал Становой и запустил руку за пазуху. — Если самоубийства не получилось, пусть будет смерть в перестрелке.
— В какой перестрелке? — Вострецов, казалось, говорил через силу — того и гляди, заснет стоя, как лошадь. — С кем?
— С сообщником, — сказал Становой. — С тобой, Дима.
Все еще сидя на корточках, он вынул из-под мышки теплый от соприкосновения с телом «вальтер» и быстро, почти не целясь, выстрелил четыре раза подряд. Одна пуля попала Вострецову в живот, вторая ударила его в лицо чуть пониже левого глаза, миг спустя оказавшись в мозгу. Две другие были выпущены Становым просто для придания сцене окончательного правдоподобия. Они упали где-то в поле, и их никто не искал.
Убедившись, что Вострецов мертв, Максим Юрьевич занялся пистолетами, тщательно удалив свои отпечатки не только со стволов и рукояток, но даже и с обойм. Пистолет Удодыча он вложил обратно в мертвую руку Вострецова, а свой «вальтер» втиснул в ладонь прапорщика. С Удодычем пришлось немного повозиться. Становой перевернул его на бок и отвел назад правую руку с пистолетом, чтобы было похоже, будто он отстреливался, лежа на земле. Удодыч при этом застонал, его пальцы сомкнулись на рукоятке пистолета, кисть шевельнулась, пытаясь направить горячий ствол в сторону Станового.
— Су…ка, — вместе с кровавыми пузырями вытолкнул из себя Удодыч.
Становой молча взял его за затылок, повернул голову Удодыча лицом вниз и сильно прижал ладонью к земле. Через несколько секунд тело прапорщика затряслось, стало твердым, как дерево, ноги трудно заскребли по траве, потом задергались, как у раздавленного насекомого, и затихли, в последний раз глухо стукнув носками сапог об землю. Для верности Становой выждал еще пару минут, потом убрал ладонь с влажного от смертной испарины затылка прапорщика и попытался нащупать на его шее пульс. Пульса не было. Максим Юрьевич, брезгливо морщась, вытер ладонь об удодычевы штаны и встал.
— Правду сказал я, шотландцы, от сына я ждал беды, — негромко процитировал он, перешагивая через трупы и направляясь к столу. — Не верил я в стойкость юных, не бреющих бороды. А мне костер не страшен…
Он не договорил, налил до краев стопку водки и осушил ее одним махом. Подумав, налил еще одну, нерешительно понюхал, выплеснул водку на землю, тщательно протер полой штормовки сначала стопку, потом бутылку, подумал еще немного, пинком перевернул стол и пошел прочь. Через минуту он уже спускал на воду резиновую лодку, в которой, помимо весел, лежала удочка в чехле. Те удочки, что они с Вострецовым забросили в воду четверть часа назад, все еще оставались на месте. Поплавков не было видно, и Становой живо представил, как под водой бьются, пытаясь освободиться, пойманные рыбы. Ему стало их жаль, но они были правдоподобной деталью, превращавшей произведение Максима Юрьевича в почти совершенный шедевр, и он не стал трогать удочки, ограничившись тем, что протер удилища носовым платком.
Закончив, он забрался в лодку и поплескал на берег водой, смывая следы своих сапог. Потом вооружился веслом, оттолкнулся от песчаного дна и медленно поплыл вниз по течению, низко надвинув капюшон штормовки и выставив над резиновым бортом пластиковое удилище — ни дать ни взять, задремавший в отсутствие клева рыбак.
Через полчаса он пристал к берегу, забросил весла в лодку и оттолкнул легкое надувное суденышко подальше от воды. Машина, неброские «жигули» пятой модели, ждала его в березовом перелеске неподалеку, и Максим Юрьевич был в Москве задолго до наступления темноты.
***
Глеб загнал машину на освободившееся парковочное место, заглушил двигатель и затянул ручной тормоз. После этого он огляделся и убедился, что место выбрано удачно: отсюда он мог, не рискуя вывихнуть шею, видеть все, что нужно. Окна конторы, в которой работала Ирина, были наискосок от него, через улицу, а прямо напротив, между потрепанным красным «доджем» и забрызганным грязью, похожим на умирающего от старости гуся «москвичом» к бровке тротуара приткнулся миниатюрный серебристый «пежо» Ирины — новенький, блестящий и обтекаемый, как елочная игрушка.
Сиверов взглянул на хронометр. До конца рабочего дня оставался еще час, он приехал слишком рано. Впрочем, дело, которое привело его сюда, было такого сорта, что Глеб предпочел бы торчать здесь круглые сутки, чем опоздать хотя бы на минуту.
122 
