109 
– Слышь, ты, пидор горбатый, – внезапно подал голос охранник. Глядел он при этом по-прежнему прямо перед собой, но было ясно, что обращается он к Гаркуну. – Кончай стебаться, мурло хромое, пока я тебе ноги не подровнял! Чувак у тебя дело спрашивает, а ты бакланишь, как петух на нарах!
Гаркун бросил в его сторону затравленный взгляд. Вынашивать планы мести в отношении Мышляева или ядовито лаяться с дураком Заболотным было просто, но этот накачанный водкой и кокаином кусок мяса вызывал в душе Гаркуна неконтролируемый страх. В его устах угроза подровнять ноги казалась реальной: этот подонок мог выполнить свое обещание.
Мышляев бледно улыбнулся в ответ на эту реплику и сильно потер ладонью небритую щеку. Буквально за пару дней он превратился из преуспевающего бизнесмена в жалкое создание, не уверенное в том, что доживет до завтрашнего дня.
– В общем, дело, кажется, идет на лад, – преодолев себя, обыкновенным голосом сказал Гаркун. – Мне кажется, что финиш близко.
Говоря это, он поймал бегающий взгляд Мышляева и твердо посмотрел ему в глаза, давая понять, что его слова – не просто сотрясение воздуха, а горькая правда. Подумать только, что совсем недавно они мечтали об этом дне, как о дне своего триумфа! Трест можно разбить лишь изнутри, вспомнил Гаркун и горько покачал головой. Все произошло именно так, как предсказывал еще в начале века мудрый американец О. Генри – трест лопнул, взорванный изнутри.
Сначала Кузнец, потом этот подонок, которого привел Мышляев… Себя Гаркун виноватым по-прежнему не считал, хотя Мышляев не раз напоминал ему, что все началось именно с его халатности.
…Появление в деревне Ежики Барабана и его команды было для них как гром с ясного неба. Все стряслось очень быстро и как-то совсем буднично, в рабочем порядке, словно по-другому и быть не могло.
Накануне того страшного дня Мышляев вернулся из Европы, а если быть точным – из Праги. Поездка в Прагу по документам Кузнеца была идеей Гаркуна.
Именно Гаркун вклеил в паспорт Шубина фотографию Мышляева, сделав это на самом высоком профессиональном уровне. Мышляев уехал с этим паспортом, оставив после себя широкий след, который вел из Москвы в Брест и дальше на запад, немного погулял по мостовым города влюбленных и вернулся обратно по своим собственным документам, выбросив паспорт Кузнеца в реку с Карлова моста. На том, чтобы ехать именно в Прагу, а не в какой-нибудь Париж или Сан-Франциско, настоял тоже Гаркун. Прага – город, в котором русских больше, чем чехов, и обосноваться там, имея даже минимальные сбережения, совсем не сложно. Картинка получалась на загляденье: Кузнец продал свою усадьбу Мышляеву, а на вырученные деньги укатил за границу. Доллары? А кто его знает, товарищ следователь, чем он тут занимался… Может, и доллары печатал, нам про это ничего не известно. Может, потому и за границу побежал, что здесь жареным запахло…
Пока Мышляев ездил, Гаркун и Заболотный отсиживались в Москве. Перед тем, как окончательно бросить все хозяйство на охранника Леху, Заболотный сварил еще одну пробную партию бумаги, но печатать деньги Гаркун отказался. Пусть Мышляев вернется, тогда и посмотрим, заявил он. Я не нанимался своей задницей рисковать, пока он там в Карловых Варах «бехеровку» без памяти жрет… Заболотный, хоть и дурак, согласился, что это правильный подход, после чего они наглухо заперли свои мастерские и уехали в город.
Вернувшись из «загранкомандировки», Мышляев в первый же день собрал своих сотрудников и повез их в Ежики. Возмущаться по поводу того, что они бросили объект на попечение охранника, он не стал, понимая, по всей видимости, причины, которые побудили Гаркуна и Заболотного держаться от усадьбы Кузнеца подальше. В деревню все трое ехали с некоторой опаской: кто знает, не ждет ли их там засада?
Но вместо засады их встретил совершенно одичавший Леха-Лоха. Этот Робинзон, как выяснилось, успел за неделю сожрать почти всю тушенку и выпить полтора ящика водки, но объект стоял на месте и даже не был разграблен. Правда, на косяке железной двери своей мастерской Гаркун обнаружил свежие глубокие царапины и вмятины, словно кто-то пытался ковырять дверь ломом, но поднимать по этому поводу шум он не стал: ведь было заранее ясно, что предоставленный самому себе Леха ни за что не удержится и обязательно станет шарить по углам – хотя бы от нечего делать. Не сумел открыть дверь – и ладно, и на том спасибо…
109 
