110 
Леху отправили в город, а сами, как это водится у русских людей, сели за стол – выпить за встречу, обсудить дела и вместе порадоваться тому, что совершенная Кузнецом кража, кажется, прошла без последствий. Теперь, когда Кузнец «нелегально эмигрировал», можно было с чистой совестью забыть и о нем, и об украденных им фальшивых деньгах. Если бы они могли знать, что Кузнец взял всего ничего!
Если бы… Но они не знали, и Мышляев произносил цветистые тосты, и Гаркун не отставал от него, и даже Заболотный, основательно заложив за воротник, встал и, шатаясь, заявил, что он впервые в жизни работает с такими «умными, интеллигентными и приятными во всех отношениях» людьми. Окончательно раздухарившись, выпили даже за Кузнеца – за его золотые руки, светлую голову и отдельно за упокой его души.
Спать повалились далеко за полночь. О том, чтобы в таком состоянии возвращаться в Москву, не могло быть и речи. Даже вечно хваставшийся своей крепкой головой Мышляев к концу посиделок не вязал лыка, а что касается Заболотного, то он попросту свалился с табурета, по дороге так треснувшись своей верблюжьей мордой об стол, что очки соскочили с переносицы и с завидной меткостью упали в сковородку с остатками яичницы. Эти очки были последним, что запомнилось Гаркуну. Остальное тонуло в густом мраке, который рассеялся только к полудню следующего дня, когда все уже было решено окончательно и бесповоротно, и изменить что бы то ни было не представлялось возможным.
Поначалу происходящее показалось Гаркуну продолжением пьяного бреда. Он даже решил, что еще не проснулся и продолжает видеть какой-то путаный кошмарный сон, в котором он лежал на жестком бетонном полу, не имея сил ни пошевелиться, ни даже поднять голову. Вокруг него ходили какие-то посторонние, совершенно незнакомые и очень неприятные люди, по полу тянуло ледяным сквозняком и каким-то мерзким запахом, очень похожим на запах рвоты. Судя по звукам, которые доносились из-за спины лежавшего на левом боку Гаркуна, где-то поблизости кого-то действительно активно выворачивало наизнанку. Вокруг раздавались незнакомые голоса, шарканье подошв по шершавому бетону, какой-то лязг и скрежет. Потом один из незнакомцев, проходя мимо, наступил Гаркуну на руку – прямо на пальцы. Это было чертовски больно, и Гаркун понял, что не спит.
Тогда он взял себя в руки и кое-как принял сидячее положение. Голова у него сразу же закружилась, к горлу подкатила тошнота, а мир перед глазами косо поплыл куда-то в сторону. Справившись с этими симптомами алкогольного отравления, Гаркун обвел помещение мутным взглядом и понял, что сидит на полу в бункере – по всей видимости, на том самом месте, где накануне его свалила с ног водка. В бункере почему-то было полно посторонних, и Гаркун не сразу отыскал взглядом своих коллег.
Мышляев, сгорбившись, сидел на топчане и рукавом пиджака утирал кровь с бледной растерянной физиономии. Глаза у него были, как у побитой собаки, на щеке багровела свежая царапина, а из разбитого носа текло, как из испорченного крана.
Заболотный стоял на коленях в углу и громко блевал. Гаркун стиснул зубы, зажмурил глаза и с размаху треснул оттоптанной ладонью по бетону. Это было больно, но в голове частично прояснилось, и он начал понемногу вникать в ситуацию. Он увидел плечистых мужчин, которые спокойно хозяйничали в бункере, рассмотрел их деловитые уверенные физиономии и холодные рыбьи глаза, услышал их разговоры и по достоинству оценил неподражаемую манеру речи.
Потом в глаза ему, наконец, бросилось огнестрельное оружие, которое окончательно расставило все точки над "i". Бункер со всем его содержимым находился в руках бандитов.
В тот момент Гаркун воспринял это с философским смирением, присущим с похмелья каждому русскому человеку. Когда вы просыпаетесь утром и обнаруживаете, что, находясь в беспамятстве, разбили свою любимую машину, приставали к подруге жены в ее присутствии, набили морду начальнику и выспались в луже под окнами у соседей, вам остается только развести руками: это ж надо так напиться… Осознание масштабов катастрофы приходит позднее и становится все более нестерпимым по мере того, как рассеивается похмельная муть. Но в момент пробуждения вы не ощущаете ничего, кроме тупого изумления: ну и ну…
Посуда со стола была сметена на пол, а вместо нее на столе красовалась широкая задница какого-то рослого субъекта с квадратной спиной и аккуратно подстриженным затылком. Плащ на субъекте был дорогой, а ботинок на раскачивающейся в нескольких сантиметрах от пола ноге отливал глубоким бархатным блеском. Гаркун тупо уставился на этот раскачивающийся, как маятник, ботинок и попытался вникнуть в то, что сидевший на столе тип втолковывал Мышляеву.
110 
