26 
— Вы тогда говорили про двадцать первый год. А что это за особенный такой год был?
— В двадцать первом году, Тошка, в наш город большевики пришли. Комиссар Таранец пришел. А Караяниди, Орлов и вся их компания удрали. В Турцию, в Персию, куда глаза глядят. Ты старые пакгаузы видел в гавани?
— Ага. Еще написано: «Караяниди — Орлов и компания. Колониальные товары».
— Правильно. У них в пакгаузах разного товару полно было. Хотели с собой забрать, только не вышло. «Цесаревич Алексей» так и остался стоять у причала, пока не поднялся по его трапу комиссар Таранец.
— Что это за «Цесаревич?»
— Самый большой пароход Караяниди… Его потом «Колхида» назвали.
— Это та «Колхида»?!
— Да. Пароходы тезками не бывают.
Тошка смотрел на боцмана Ерго, затаив дыхание. Он чувствовал, что опять стоит на пороге совершенно невероятной тайны. Он уже занес ногу над этим порогом, и теперь самое главное — не спугнуть тайну неосторожным словом. Чтобы боцман вдруг не замолчал, не сказал бы, вставая и выколачивая трубку о гулкую деревянную култышку: «Ладно, олан. Потом расскажу. Пора идти бычков жарить…».
Но боцман, выколотив трубку, ничего не сказал. Он продолжал следить за яхтами, медленно поворачивая вслед за ними голову. Его жилистая загоревшая шея была похожа на толстый просмоленный канат.
— Зачем он спинакер поставил? Ветер для этого паруса сейчас совсем не годится…
Тошка не смотрел на яхты. Ему неважно было, зачем это кто-то там поставил спинакер и верно ли он поступил с точки зрения правил парусного спорта. Тошка вообще не любил яхты, он любил грести..
— Да, Тошка, — неожиданно сказал Ерго. — «Цесаревич Алексей» остался в гавани. Меньшевистский комиссар Макацария кричал, ругался, стрелял в воздух из маузера, но матросы сказали: нет капитана, нет парохода.
— А капитаном был…
— Старик Борисов. Отец Ивана Алексеевича, Эх, если бы Таранец пришел со своим полком на день раньше. Всего на один день, олан!..
Солнце осторожно спускалось к горизонту. Словно хотело незаметно шмыгнуть за кромку сдобных розовых облаков, лежащих на тихой вечерней воде. Давным-давно нужно было вернуться домой. Но Тошка не мог уйти: боцман Ерго рассказывал о необыкновенных временах и необыкновенных людях. О них написано в учебнике всего лишь несколько строк маленькими буквами. А надо бы о них весь учебник, чтоб были в нем и комиссар Михаил Таранец в вытертой кожаной тужурке, и старый капитан Борисов с мокрой от брызг, а может, от слез бородой, и толстый предатель Макацария, и верный своему слову Дурмишхан Халваши…
— Это было предательство, олан! — Ерго стукнул кулаком по столу. Жареные бычки подпрыгнули на сковородке. — Сперва Макацария служил немцам и туркам, потом, когда они ушли отсюда, — англичанам, потом — Караяниди. Его можно было купить по дешевке. Он взял на свою совесть чужую кровь. А старый Борисов, Тошка, очень любил жену. И сына. Он не знал, на чьих руках кровь. И ушел на фелюге Дурмишхана Халваши. Чтоб никогда не видеть этот берег, где его уже никто не ждал. Так он думал, олан…
Ветер донес с моря музыку. Это возвращался в порт рейсовый пароходик с экскурсантами. Над темной водой плыла горсть разноцветных огоньков.
— Почему так мало кушаешь? — Ерго придвинул Тошке сковородку. — Ешь, разве невкусно?
— Нет, вкусно. Мне только почему-то не хочется…
Тук-тук-тук — стучала в висках кровь. И по самой середине спины сбегали вниз противные ручейки озноба. Может, это рассказ боцмана так подействовал? Тук-тук-тук…
— Э, олан! Что с тобой?
— Не знаю. Все было хорошо. Совсем хорошо.
— Если все было хорошо, а через пять минут стало плохо, я знаю, как это называется. — Ерго положил на Тошкин лоб большую шершавую и твердую, точно доска, ладонь. — Фью! — присвистнул боцман. — Теперь ты настоящий житель нашего города. Я тебя провожу домой.
— Зачем же… я сам… — Тошка попытался встать из-за стола.
— Нет, олан, сам ты уже не дойдешь.
Глава 13. Рассказ о последней ночи
Из угла комнаты, оттуда, где стоял шкаф с книгами, волнами наплывал мамин шепот:
— Что же делать? Что же делать? Сорок и семь десятых!..
Чей-то ворчливый голос отвечал ей:
— Ничего страшного. От первого приступа еще никто не умирал, коллега…
С грохотом посыпались из клюзов тяжелые звенья якорной цепи. Этот грохот заполнил всю комнату до самого потолка, вытеснив из нее и мамин шепот и недовольный голос незнакомца.
26 
