Глава 5

Забродов проснулся и сразу понял, что дождь, поливавший город всю ночь, и не думает униматься. Для того чтобы убедиться в этом, вовсе не обязательно было подходить к окну — хватило тупого монотонного стука капель по жестяному карнизу и этого особенного реденького полусвета, лениво сочившегося в квартиру с потемневшего, набрякшего влагой неба. Когда просыпаешься в такое утро, рука сама собой начинает шарить в изголовье кровати, нащупывая сигареты и спички, а вылезти из кровати труднее, чем совершить ночной прыжок с парашютом на невидимый в кромешной темноте лес. В такое утро только и остается, что поставить пепельницу на грудь поверх одеяла и лежать, лениво пуская дым в потолок и мечтая о солнечных днях, в то время как разум тщетно пытается вставить слово, в сотый раз твердя о том, что курить натощак не просто вредно, а очень вредно. Это происходит потому, решил Илларион, что такая вот погода в середине лета не имеет ничего общего с разумным порядком вещей. Вот потому-то разум и бессилен перед слепыми силами природы… В самом деле, что же это такое? Наказание какое-то, честное слово. Кара божья. Семь чаш гнева и семь казней египетских. Льет и льет, и ни конца этому, ни края.

Тут он понял, что попросту тянет время, и, рывком отшвырнув одеяло, одним движением выпрыгнул из постели. Настроение сразу заметно улучшилось.

— То ли еще будет, — громко пообещал он неизвестно кому и стал одеваться.

По лестнице Забродов, как обычно, спустился бегом. Дождь, словно смирившись перед лицом его решимости, поутих, и теперь в воздухе висела какая-то неопределенная морось, обещавшая, впрочем, вскорости опять плавно перейти в полновесный ливень.

Разбрызгивая ботинками лужи, Илларион пробежал мимо сиротливо стоявшего на своем обычном месте «лендровера» и нырнул в жерло арки. Здесь он разминулся с каким-то тщедушным гуманоидом, чья неровная походка сильно напоминала неуправляемый дрейф без руля и ветрил. Этот несущийся по воле ветра и волн зачарованный странник заметно кренился вправо — пластиковый пакет в его правой руке явно мешал мужичонке сохранять равновесие, вкупе с земным тяготением норовя уложить бедолагу боком на асфальт. Похоже, мужичонка плохо представлял, где находится, куда и зачем идет. Дождевая вода беспрепятственно стекала с голой желтоватой плеши на небритую физиономию и дальше, за поднятый воротник вытертой дерматиновой курточки образца семидесятых годов.

Гуманоид курил, пряча сигарету от дождя в синем от наколок кулаке. Пробегая мимо, Илларион с удивлением уловил аромат вирджинского табака и явно диссонирующий с ним здоровый дух самогонного перегара.

При виде полоумного бегуна в камуфляже мужичонка не проявил никаких эмоций — просто скользнул по фигуре Забродова пустым взглядом мутных, розовых с перепоя глаз и кособоко ввинтился во двор. Илларион же, мысленно пожав плечами, продолжал пробежку.

Он был далек от того, чтобы осуждать этого мужичонку с его явно аморальным образом жизни и стопроцентно сомнительными источниками дохода. Все мы пришли на эту землю не просто так, каждый играет свою маленькую партию в большом оркестре. И, быть может, без кривой извилистой дорожки, протоптанной заплетающимися ногами этого вот гуманоида, развалится, не сложится какой-то большой и очень важный, невиданной красоты и сложности узор.

По случаю выходного дня людей в сквере было мало. Даже пенсионеры, выгуливающие собак, встречались редко — каждый стремился побыстрее попасть домой, с трудом дождавшись, когда же его питомец наконец сделает все свои дела. Время для прогулок и впрямь было не самое лучшее.

Тем сильнее удивился Илларион, когда увидел у фонтана одинокую женскую фигуру. Она стояла, как-то странно понурившись, с непокрытой головой, и слипшиеся от дождя пряди пепельных волос в беспорядке падали на высокий чистый лоб. Илларион довольно часто встречал ее здесь: обычно она гуляла с детьми, иногда к ним присоединялся мужчина — по всей видимости, муж. «Красивая женщина», — привычно подумал Забродов.

Но сегодня с ней явно было что-то не так. Она неподвижно стояла, не замечая дождя, который опять усилился, прогоняя из сквера последних собачников. Судя по тому, что ее матерчатый плащ промок до нитки, она провела на этом месте довольно много времени. Лицо ее было пустым и белым, как у манекена в витрине, и по нему одна за другой сбегали капли. Илларион почему-то засомневался, что капли эти дождь.

  45