Особенно,... 
32 
– Интересно, откуда они у тебя? – проворчала старуха – Сейчас в Париже ни у кого нет денег.
– Я приехал в Париж совсем недавно, несколько дней назад.
«Вот почему он не похож на других людей, – подумала Элиана, – он здесь не жил и не видел всего этого».
– Добровольное сошествие в ад, – изрекла старуха.
– Жаль, что я не смогу вас отблагодарить, – сказала молодая женщина, и старуха захохотала.
– Сможешь, да еще как! Прогуляйся-ка с ним вон туда! Такой мужчина наверняка тоскует без женщины!
Элиана покраснела. Речь шла о пресловутой комнате свиданий, где за определенную почасовую плату могли уединиться возлюбленные или супруги. Случалось также, что какой-нибудь мужчина выбирал понравившуюся девушку, давал охраннику деньги, и если за несчастную некому было заступиться, ее участь была решена.
– Не обращайте внимания, мадемуазель Элиана, – промолвил Бернар. – Мне от вас ничего не нужно. Впрочем, если позволите присоединиться к вашей компании, буду очень рад.
Молодая женщина кивнула. Потом спросила:
– Простите, вы дворянин?
Он улыбнулся.
– А это имеет значение?
– Никакого. Я просто хотела проверить свои предположения.
– Да, я дворянин.
– Странно, что я ни разу не встречала вас в обществе.
– Дело в том, что наша семья жила очень уединенно. Моя мать – корсиканка, и она не любила выезжать в свет.
Элиана хотела спросить, зачем он вернулся во Францию в такое время, но что-то удержало ее.
– Корсиканцы – морские разбойники, бандиты, головорезы, – сказала старуха.
– Да, да, – засмеялся Бернар, – я один из них. Прошло немного времени, и Элиана почувствовала, что у нее слипаются глаза. Она плохо спала ночью, переволновалась, к тому же на нее одуряюще действовали духота и несмолкающий, монотонный гул голосов.
Молодая женщина не заметила, как задремала, и ей приснился Максимилиан де Месмей: он вышел из темноты, прекрасный, как сказочный принц, с синевато-серыми глазами, пронзенными угольно-черными точками зрачков, кожей цвета золотистой слоновой кости и светло-каштановыми волнами волос. Он молча обнял ее, и ей стало так тепло, уютно и хорошо, как не бывало еще никогда. Элиана хотела спросить, где же он был так долго и почему не возвращался, но едва успела вымолвить первое слово, как сон рассеялся, и она вновь очутилась в Люксембургской тюрьме с ее мрачными стенами, запахом плесени и раздражающим нервы шумом.
Тут она заметила, что ее голова покоится на груди незнакомца Бернара, и испуганно отпрянула.
– О, простите!
– Я не стал вас будить, – сказал он, – хотел, чтобы вы немного поспали.
– Ей привиделся кошмар, – промолвила старуха. – Эти проклятые якобинцы не оставляют людей в покое даже во сне.
– Причем тут якобинцы? – удивилась Элиана.
– Тебе снился Робеспьер.
– Вы произнесли имя Максимилиан, – пояснил Бернар.
– Так зовут человека, в которого я была влюблена, – тихо отвечала Элиана, – давно, еще в юности. Потом у меня был муж, – добавила она, – но его убили.
Бернар молчал, внимательно глядя на нее. Элиана подумала об Этьене, человеке, загадку души которого она никогда не пыталась разгадать, который был безразличен ей при жизни. А ведь он любил ее! И теперь ее преследовало чувство вины…
Потом ей пришла в голову другая мысль, мысль о том, что вряд ли кто-либо когда-нибудь раскроет тайну тех, кто вольно или невольно возомнил себя богами, которым дано право вершить человеческие судьбы. Неужели они считают, что творят праведное дело? Вряд ли кому-то доведется узнать, как было на самом деле…
– Неужели люди будут продолжать убивать, – произнесла она вслух, – из ненависти, страха, корысти и мести? Неужели не появится тот, кто сумеет спасти нас от этого кошмара?
– Он никогда не появится, – сказал Бернар, – и всякие попытки кучки людей осчастливить все человечество всегда будут заканчиваться крахом. Но рано или поздно люди все поймут, это неизбежно. Истина заключается в том, что спаситель живет в каждом из нас. Вспомните Гете:
- Кто мне помог
- Смирить высокомерие титанов?
- Кто спас меня от смерти
- И от рабства?
- Не ты ль само,
- Святым огнем пылающее сердце?[2]
Элиана зябко поежилась; сейчас она отдала бы все свои знания о судьбе человечества за одну-единственную весть о своей собственной участи и судьбе своего отца.
– Когда нас будут судить? – спросила она. Старуха засмеялась.
32 
