33 
— И не вздумай читать мне нотации! — предупредила для профилактики внучку Кира Игоревна.
— Я и не собираюсь, — ответила Ника, вернувшись из кухни и поставив перед ней графин с коньяком, рюмочку и пепельницу.
Бабуля, как и Сонечка, не признавала никаких бутылок на столе, только графины.
— Эх, упустила я твое воспитание. Не научила выпивать в удовольствие!
— Да, пробел чувствуется.
— И вроде студенткой была, ну, подумаешь, один раз напилась, так со всеми бывает, и никто не бросает. Между прочим, для здоровья иногда полезно. Эх, да что там!
Единственный раз в своей жизни Ника напилась на студенческой свадьбе однокурсников. Ей было так плохо, что она болела два дня. Сонечка отпаивала ее настойками, травами, а приехавшая помочь бабуля предлагала радикальное средство в виде хорошего коньяка, который специально привезла по этому случаю. Сонечка махала на нее руками, а Ника от одного вида бутылки понеслась в туалет. Слава богу, выпила она мало, но, как говорится, хватило. И так как свадьба не набрала еще полагающиеся данному мероприятию обороты, ее заботливо усадили в такси и отправили домой. А коньяктерапию бабуля с Сонечкой пригубили за ее, Никино, здоровье.
С тех пор Ника не пила, не руководствуясь никакими принципиальными соображениями, а просто не желая рисковать.
Бабуля выпила рюмочку, Ника чувствовала, что та старается оттянуть какой-то важный разговор, нервничает и пытается за шутками спрятать нерешительность.
— Чтобы объяснить тебе все, придется начать почти с революции, с твоего прадедушки, моего отца Игоря Викторовича Былинского. Про него тебе никогда не рассказывали, только что жил такой и фотографии его в альбоме. Он был, как тогда это называлось, «из бывших». Кадровый офицер царской армии, дворянин, умница, гениальный стратег и тактик. Они поженились с мамой, твоей прабабушкой, накануне революции, в шестнадцатом году. Отец проникся идеями, которые пропагандировали большевики, и в восемнадцатом добровольно пошел в Красную армию. В те годы таких, как он, из бывших, называли военспец. Воевать они любили, а специалистов в этом деле своих не имелось. К тридцать восьмому году бывших почти всех расстреляли. Свои кадры вырастили. Отец очень быстро понял, что ошибался, что идеи и постулаты большевиков — это одно, а то, что они вытворяют, — совсем другое. Но деваться ему было уже некуда. В семнадцатом у них с мамой родился Олег, а в двадцать втором я. Эмигрировать с семьей ему бы просто не дали. Он был, как говорится, на хорошем счету, карьера его шла в гору, и в тридцать втором он уже полковник. Однажды Сталин остался весьма доволен какой-то работой, которую сделал отец, и похвалил его на приеме при всех: «Вас надо наградить. Какую бы награду вы хотели?», имея в виду орден или что-то в этом роде, а отец ответил, что хотел бы, чтоб ему разрешили построить личную дачу, у него очень больная жена, и врачи настоятельно рекомендуют ей жить за городом. В те времена у военных, и у нас в том числе, имелись только казенные дачи. Очень дерзкая была просьба, но, как ни удивительно, Сталин милостиво разрешил. Отец построил замечательный дом подальше от глаз сослуживцев и умудрился оформить документы так, что дом оказался в пожизненном пользовании, почти частной собственностью мамы и нашей с братом. Уж как он это сделал, загадка, — был очень умный, большевикам не по зубам. Когда начались репрессии и стали сажать и расстреливать его сослуживцев, отец понял, что его тоже не минует эта судьба. Он стал обдумывать, как обезопасить семью, чтобы нас это не коснулось. От нас с Олегом ничего не скрывали, рассказывая правду, как есть, и давая событиям честные оценки. Олег учился в военном училище, а я в школе, мне было четырнадцать лет. Придумывать отцу ничего не пришлось. Все решил случай. При очередном проезде вождя к его машине кинулся какой-то человек, бывший явно не в себе. Отец, оказавшийся рядом, бросился наперерез. Машина Сталина, в которой и Сталина-то не было, сбила обоих. «Покушавшийся» погиб на месте, а отец умер через три дня. Накануне ночью он собрал нас всех и объяснил, как мы должны действовать дальше, предупредил, что будет война, что делать и как жить. Он прощался с нами, а мы не верили. Потом они долго, до самого утра, о чем-то с Олегом беседовали. Отца назвали героем, но инцидент замяли, ни в газетах, ни по радио о нем не сказали ни слова. Отец считал этот случай провокацией спецслужб, в которой использовали душевнобольного человека. Я думаю, что руководство понимало, что в этой истории не все так просто, но отец погиб, и нашу семью не тронули. Единственное — это то, что мы переехали из казенной четырехкомнатной квартиры в эту трехкомнатную, которую дали маме, как вдове героя.
33 
