Заступающие на ночную вахту растаскивали к пушкам и приборам чайники, сухари с колбасой. Хлодовский велел разнести по всем постам содовую и сельтерскую воду:
– Мало ли что… Дни жаркие, пить захочется…
Ночью крейсера вышли на параллель Фузана (в Корее) и Хиросимы (в Японии). Здесь они развернулись к весту, выжидая подхода артурцев из Желтого моря. Было четыре с половиной часа, когда резкий свист воздуха в переговорной трубе разбудил Иессена, адмирал приник ухом к медному амбушюру.
– Прошу наверх, – сказал ему Андреев.
– А что там?
– Мы сейчас проскочили мимо каких-то кораблей… еще темно, и было трудно разобраться – каких?
– Сколько до Фузана?
– До берегов Кореи миль сорок, не больше.
– Добро. Сейчас поднимусь…
Горизонт оставался еще непроницаем. Иессен, зевнув в перчатку, с неприязнью смотрел, как Андрей Порфирьевич Андреев, уже нервничая, скрупулезно отмеряет себе из пузырька 15 капель валерьянки. Наконец, это даже смешно:
– Да плесните на глазок. К чему эта математика?
– Нельзя. Медицина – наука точная. Надо пятнадцать…
При этом один сигнальщик подтолкнул другого:
– Псих-то наш… все о здоровье печется.
– Нашел время. Хлобыстнул бы всю банку сразу – и за борт! Чего там напрасно мучиться…
Двигаясь в предрассветном пространстве, крейсера легко несли на себе кольчугу броневых покрытий, плутонги орудий и боевых припасов. В их душных отсеках сейчас досыпали последние минуты более двух тысяч человек:
на «России» – 745,
на «Громобое» – 790,
на «Рюрике» – 812…
– Наши… наши идут! – заволновались сигнальщики.
Крейсера пробудились. По правому траверзу обозначились дымы кораблей, и матросы (иные босиком, прямо с коек) перевешивались через жидкие леера бортов, вглядывались в смутные еще очертания корабельных силуэтов.
– Ура! Все-таки прорвались…
– Молодец старик Витгефт!..
– Эй, артурцы! Привет из Владивостока…
– Слава богу, встретились…
– Теперь всем нам будет легше…
Каперанг Андреев резко опустил бинокль.
– Головным – «Идзумо», – тихо сказал он Иессену.
Рассветало. Японские крейсера шли четкой фалангой, сразу же отрезая нашей бригаде пути отхода к северу. Между мателотами противника выдерживались тесные интервалы, как на императорском смотре. Теперь все видели на их мачтах громадные белые полотнища с красными кругами в «крыжах» знамен. Радость встречи угасла. Начинался трезвый подсчет вражеских сил по порядку его кильватера: «Идзумо», «Токива», «Адзума», а концевой еще терялся во мгле.
– Дистанция восемьдесят кабельтовых.
– Вижу. Но кто же концевым? – спрашивал Иессен.
– Три высоких и тонких трубы… Это «Ивате».
Иессен снял фуражку и долго крестился.
– Аллярм ! – провозгласил он затем.
Стеньговые флаги, зовущие к бою, мигом взлетели до места. На страже корабельных знамен встали часовые – испытанные в мужестве, дисциплинированные, которые лучше умрут, но не оставят своих постов. Крейсера ожили – в трескотне трапов, уводящих матросов то под самые облака, то бросающих их в преисподнии глубоких трюмов. Все грохотало – люки, двери, клинкеты, и за последним вбежавшим все это с лязгом запиралось, будто людей запечатывали в несгораемом банковском сейфе. Унтер-офицеры пристегивали к поясам кобуры с револьверами. А барабанщики все били и били «аллярм». Режущее пение боевых горнов наполнило тишину мотивом битвы:
- Наступил нынче час,
- когда каждый из нас
- должен честно свой выполнить долг…
- Долг!
- До-олг!
- До-о-олг!
(Я помню этот мотив. Он сохранился и в нашем флоте.)
………………………………………………………………………………………
За пять минут до «аллярма» была перехвачена депеша Камимуры в Сасебо: «Воспрепятствуем… бой, нужно еще два крейсера… проход русским по флангу загражден». Панафидин занял свое место. В бортовом каземате все напоминало времена Ушакова и Нельсона, только дерево заменяло железо; внутрь корабля торчали «зады» пушек, выставивших свои дула наружу. В орудийных просветах (портах) отсвечивало море.
Камимура разрядил пушки – ради пристрелки.
Линия его крейсеров в отличие от нашей была однотипна, она несла одинаковую артиллерию, разница была лишь в том, что одни имели гарвеированную (английскую) броню, а флагманский «Идзумо» был закован в крупповскую (германскую)…
– Шпарят как на параде, – сказал Шаламов.