Особенно,... 
87 
………………………………………………………………………………………
«Цела ли каюта? Не сгорела ли моя виолончель?..»
Последний раз Панафидин видел Хлодовского – по-прежнему элегантного, при «бабочке», будто он вернулся с бала, только бакенбарды исчезли с его лица, сожженные в пламени пожаров. Обходя орудия, он похлопывал матросов по спинам:
– Ты городской, ты деревенский, все морские. Не на казнь идем, не на виселицу – в священный бой за отечество!
Вскоре из соседнего каземата проволокли на носилках офицера: «В виске громадная рана, один глаз вылез, другой – будто из стекла, но кто это – не узнать…»
– Кого потащили? – спросил Панафидин.
– Хлодовского, – ответил Шаламов.
– Ах, боже мой! Ну, подавай… подавай…
Линолеум палуб уже сгорел, всюду плескалась грязная вода с ошметьями бинтов, в этой воде, розовой от крови, плавали мертвецы. Шаламов запечатал снаряд в канале ствола:
– А, мудрена мать! Чую, что тут уже не до победы, тока бы житуху свою поганую продать подороже…
Элеваторы еще работали, подавая из погребов снаряды и кокоры зарядов. Но артиллерия не успевала расстреливать их в противника: отдача боеприпасов не справлялась с подачей. Один японский фугас воспламенил «беседку» поданных к пушкам кокоров. Из мешков разбросало длинные ленты горящих порохов. Извиваясь и шипя, словно гадюки, они прыгали на высоту до двух метров, и матросы ловили их голыми руками, выбрасывая в открытые порты.
– Сгорим! Спасайся, братва, кто может…
Кто-то сиганул через порт в море, другие кричали:
– Стой, падла! Подыхать, так один гроб на всех…
Откинулся люк, в его провале появилась голова прапорщика Арошидзе, который тянул за собою шланг под напором:
– Держите… у вас хорошо, у других еще хуже!
Панафидин глянул на свои обожженные руки, с которых свисали черные лохмотья кожи:
– Ну, все. Отыгрался на своем «гварнери»…
– В лазарет! – говорил Шаламов. – Хотите, отведу?
– Оставайся здесь, я сам дойду… сам…
Баня с лазаретом была встроена между угольных бункеров, которые и принимали на себя удары японских снарядов. Но при этом, разрушая наружные борта крейсера, взрывы каждый раз вызывали шуршащие обвалы угля, который тоннами сыпался в море. Панафидин ступил в лазарет как в ад… Вповалку лежали изувеченные, обгорелые, хрипящие, безглазые, страдающие, а один сигнальщик, потеряв обе руки, рвался от санитаров:
– Кому я такой нужен теперь? Лучше сразу за борт…
Конечников отпускал «грехи» умирающим, кромсал ленты бинтов для перевязок, а Солуха в черном переднике, держа сигару в зубах, орал на лекаря Брауншвейга:
– Хватит таскать в баню! Нет места. Всех в кают-компанию, несите людей туда. Занимайте каюты… скорее, скорее…
Увидев Панафидина, он показал ему в угол:
– Если вы к кузену, так он вот там… уже кончается.
Плазовский был еще жив, пальцы его пытались нащупать шнурок от пенсне, который был стиснут зубами.
– Даня… неужели ты? Это я, Сережа… ты слышишь?
Острый свист заглушил все слова. Фугасы все-таки доломали защитную стенку угля, они вскрыли магистрали, и теперь раскаленный пар под сильным давлением ринулся в лазарет, удушая людей в белых свистящих облаках пара. Переборка треснула, как перегоревшая бумага, и на раненых с грохотом покатились тяжелые куски кардифа, добивая тех, кто еще надеялся жить… Панафидин с трудом вернулся в свой каземат, но каземата уже не было. Из черной пелены дыма навстречу шагал незнакомый и страшный человек, похожий на гориллу.
– Я! Я! Я! – выкрикивал он, и мичман узнал Шаламова.
– Где остальные?
– Я! – отвечал Шаламов. – Я – все остальные…
Он был единственный – уцелевший.
………………………………………………………………………………………
Холодильники «Рюрика» еще вырабатывали мороженое, в них охлаждался чай с лимонным и клюквенным экстрактом, но все эти блага уже не доходили до раненых. Каюты были заполнены умирающими, Солуха велел Брауншвейгу давать кому один шприц с морфием, а кому сразу два… Шкипер Анисимов и капельмейстер Иосиф Розенберг свалили Хлодовского с носилок прямо на обеденный стол кают-компании, за которым Николай Николаевич так часто председательствовал. Брауншвейг потянул с него штанины брюк… вместе с ногами.
– Там у него каша из костей, – шепнул он Солухе.
– Два шприца, – отвечал врач…
Иногда приходя в сознание, Хлодовский требовал:
– Откройте клетку, всех птиц на волю…
87 
