52

Адам Чапел бежал. Движения его были быстрыми и свободными, ноги не чувствовали усталости, никаких судорог не было в помине. Дыхание оставалось ровным. Руки, согнутые в локтях, совершали короткие, ритмичные движения, помогающие быстрее продвигаться вперед. С течением времени у него выработалась привычка при беге всегда смотреть на мостовую в шести метрах впереди себя, в то же самое время уплывая куда-то в глубины своего сознания, в некое заранее приготовленное там спокойное место, в тот укромный уголок своего «я», где хранились самые драгоценные для него воспоминания. Однако сегодня в его мозгу царила толчея мыслей, подлинный хаос, а потому он позволил взгляду оторваться от дороги и устремиться в бескрайнюю ширь распростершегося справа от него океана. В далекую и безбрежную тихоокеанскую синеву. Куда-то за белые барашки волн, поднимаемых послеполуденным ветром. Мимо выпрыгивающих из воды дельфинов, описывающих в воздухе широкое дуги. Мимо морских чаек, то вьющихся над поверхностью воды, то садящихся на нее, чтобы затем нырнуть.

— Скоро все закончится, — то и дело шептал Чапел себе под нос.

Перед бегом были плавание и езда на велосипеде. Ветер дул ему в спину. Тринадцать миль по раскаленной гавайским солнцем обочине шоссе, ведущего к вулкану Килауэа, должны были наконец вывести его на финишную прямую. Дорожное полотно вилось впереди него серебристой лентой среди черной вулканической пемзы и рыжего вулканического пепла. Его тело вынесло непрерывную восьмичасовую физическую нагрузку. Еще часа два, пожалуй, протянет. Он выдержит. Время, концентрация сил, самодисциплина и воля к победе сделают свое дело.

— Сколько ты еще продержишься, Чапел? — Нет, это не его собственный голос предлагал ему сдаться, а хрипловатый баритон генерала Ги Гадбуа. — Восемь часов, это рекорд.

Чапел стиснул веки, словно черная темнота могла заглушить этот голос. Он стоял на коленях прямо на холодном бетонном полу камеры для допросов в Казармах Мортье. За спиной наручники впивались в запястья. Круглый толстый прут был привязан позади коленей. Если он привставал, коленные чашечки опирались на твердый пол. Стоило откинуться назад и попробовать опуститься чуть ниже, как прут врезался в тело и напрочь прекращал кровообращение в ногах ниже коленей. Каждая из этих двух альтернативных поз вызывала мучительную боль.

— Двадцать один мертвец за неделю, — продолжал Гадбуа, нависая над Чапелом, и его жабья голова опускалась все ниже, чтобы видеть глаза допрашиваемого. — Хорошая работа. На такое не каждый способен. Есть чем гордиться. Давайте, мистер Чапел. Пора почивать на лаврах. И передать эстафетную палочку кому-то другому.

— Сара, — пробормотал Чапел, — я хочу видеть Сару.

— Это невозможно. Все что от нее осталось, погребено под обломками дома, который ты сам же и взорвал со своими подручными.

— Нет. Она не умерла.

Когда боль стала чересчур сильной и весь мир растворился в причудливом калейдоскопе белого шума и невыносимых ощущений, он ухватился за мысль, что она жива. Мысль о том, что она его ждет и они встретятся после того, как все это закончится, стала единственным, что могло заставить его и дальше терпеть эту пытку. Он не видел ее мертвого тела — значит, она по-прежнему жива.

— Может, следовало принять в расчет свои чувства к ней, прежде чем совершать опрометчивые поступки? У тебя ведь имелся выбор? Или нет? Марк Габриэль велел привести нас в «Клеопатру» для того, чтобы там отделаться от нас, убив всех разом, подобно тому как он приказал привести моих людей в Университетский городок? — Гадбуа поставил ногу на железный прут и встал на него, давя всем весом своего тела. — Сантос Бабтист заслужил того, чтобы ты ответил! Эрбер Леклерк заслуживает того, чтобы ты ответил! Сара Черчилль заслуживает того, чтобы ты ответил! Говори же, Чапел. Очисти совесть. Ты любил эту девушку. Так говори же во имя этой любви!

Чапел застонал, чувствуя, что кровь перестала поступать к ногам. Его тело обречено на медленное умирание. Каждая его клеточка страстно жаждала кислорода, нервы горели, словно сигнальные фальшфейеры, сжигая свой последний аварийный ресурс. У него возникло такое чувство, словно он стоит коленями на острых лезвиях бритв. Пот катился по лбу. Его начало трясти.

  147