36 
Рот сам по себе открывался от наслаждения. Сережка долго бродил в толпе матросов, мимоходом подставляя свое плечо для подмоги любому грузчику.
Наконец остановился возле двух матросов. Один матрос сказал другому:
— Что? На приколе сидишь, скоро зад обрастет ракушей?
— Да, не везет — всю кормушку нам разворотило, — ответил второй. — А твой «Жуковский» никак уходит?
— Да, нас уже скоро на рейд буксиры потащат. Вечером «яшку» поднимем, и — плевал я на все!
— А куда идете, знаешь?
— В море выйдем — там скажут…
Дальше Сережка уже не слушал. Он проскочил в конец причальной линии, где высился покатым бортом транспорт «Жуковский». У трапа стоял часовой, который преградил дорогу откинутым штыком.
— Ну, чего пугаешь? — сказал Сережка. — Не маленький…
— Тебе кого, чешуенок?
— Капитана. А что?
— Капитан в таможне, — отрезал матрос. — Проси старпома — тогда пущу.
— Ну, давай к старпому.
— Сигай в тот люк…
Старпом оказался похожим на барона Мюнхгаузена — именно таким его изображают на картинках в детских книжках. Сам длинноногий, тощий, усы взъерошены, глаза навыкате…
— Поди-ка сюда, — поманил он Сережку пальцем.
Едва Сережка доверчиво приблизился к нему, как моряк сразу же больно схватил его за локоть:
— По глазам вижу — ты получил паспорт.
— Да.
— И живешь в Мурманске?
— Да.
— И хочешь, чтобы я тебя принял на корабль?
— Да.
— И будешь делать все?
— Да.
— И даже согласен чистить картошку?
— Конечно.
— Все ясно, — огорчился старпом. — До чего же вы неоригинальный народ! Все, как один, отвечают одинаково. Увы, юноша, вы должны меня извинить, но вам не придется быть моим коллегою…
Моряк развернул Сережку к себе спиною, поддал коленом под зад и коротко крикнул:
— Вон!
— Ой, — сказал Сережка.
— Вы что-то изволили сказать? — любезно осведомился моряк.
Сережка, потирая ушибленное место, расхохотался прямо в лицо старпому:
— А это здорово! Крепко вы мне дали…
— Вам понравилось? — удивился моряк.
— Да, — ответил Сережка, — это вы мне понравились. Я так думаю, что мне будет приятно служить под вашим командованием. А отступать я не люблю… Итак — до завтра!
Море… Оно шумело совсем рядом, такое близкое и такое недоступное. Больше всего на свете Сережка любил море. Оно прочно входило в его дом, становясь для всей семьи верной, хотя и не укатанной дорогой, по которой прошли его прадед, дед и отец. О море напоминало все: штормовые плащи отца, в складках которых засохли комки голубоватой соли, комната матери, заставленная аквариумами с морскими животными, разговоры моряков, тянущиеся далеко за полночь, — от этих разговоров всегда хотелось встать, покинуть дом и идти навстречу ветрам, шквалам, просторам.
В детстве он пережил много увлечений: собирал коллекции диковинных марок, охотился на диких уток в тундре, учился в Доме пионеров играть на скрипке, но твердо знал, что это все отойдет и останется одно — море!
Он еще лежал в детской колыбели, когда пахнувший штормом отец склонялся над ним, и с тех пор в памяти хранился этот свежий запах океанского разгула, который с каждым годом становился привычнее и роднее. Засунув за пояс школьные учебники, Сережка любил прийти в порт и смотреть, как уходят в море корабли. Тогда ему казалось, что берега залива разворачиваются, уходят вдаль, и вот около его ног уже плещутся волны открытого океана, а где-то в тумане встают призрачные города, острова, страны.
Юношеские, ненасытные желания! Им не было конца и предела!..
Вечерело. Сопки задернулись сумерками. Над водой клубился туман. На берегу Кольского залива, на самой дальней окраине Мурманска, Сережка постучал в дверь маленькой, почерневшей от сырого ветра избушки. Здесь жил отставной боцман с траулера «Рюрик» Степан Хлебосолов.
Войдя в чистенькую горницу одинокого боцмана, юноша спросил ключ от прикола своей шлюпки.
— Куда идешь-то в темную темень? — проворчал старик, но ключ все-таки дал.
— А теперь давай попрощаемся, дядя Степан. Ухожу я. В море…
Старый смотритель вздохнул и ничего не ответил. За бревенчатой стеной шумели волны, ветер хлестал в окна колючими брызгами. Язычок керосиновой лампы освещал лицо отставного боцмана, его по-старчески добрые глаза и множество глубоких извилистых морщин.
Степан Хлебосолов знал: когда человека «море позовет» — перечить ему не надо. А потому, выслушав Сергея, смотритель не задавал никаких вопросов, не отговаривал, а только сказал:
36 
