Особенно,... 
41 
Это шел патруль…
В вихрях метели уже показались горные егеря. В мертвой городской тишине их голоса звучали явственно. Гитлеровцы стояли на противоположной стороне улицы у свеженаписанной буквы «V» и яростно ругались.
Один из них, соскабливая со стены выведенный углем знак, говорил:
— Опять эта проклятая буква! Из-за нее теперь нам не спать всю ночь. Хотел бы я видеть молодчика, который бродит здесь по ночам и упражняется в каллиграфии!
— О! Да здесь написано тоже! — сказал другой егерь в длиннополой шинели и, отвинчивая штык, неторопливо направился прямо к тому месту, где лежал Никонов.
Разведчик, сжавшись в комок, стал отползать в сторону. Он добрался до кирки, втиснулся в узкую дверную нишу. Но патруль уже шел в его сторону. Тогда сержант нажал спиной на дверь, и она, тихо скрипнув, отворилась. Никонов очутился у подножия высокой железной лестницы, освещенной падавшим в окно лунным светом.
В этот же момент наверху раздались быстрые шаги, и взволнованный мужской голос тихо спросил:
— Херра Дельвик? Вы почему вернулись?
Никонов молчал, прижавшись к стене. Человек весь в белом, как привидение, стоял высоко над ним, держа в вытянутой руке оплывшую свечу. С улицы донеслись крики немцев, и Никонов понял: нельзя терять ни минуты. Закрыв дверь на засов, он вышел из тени, стал подниматься по лестнице, на ходу подбирая нужные фразы:
— Тузи так, херра куфман… крам, крам… решнинвари вара фор вара… Искинвари — вот! Надо сальтфиш, торфиш… всё равно… Фэм штук, эльви, нэтин… Ват прейс, херра куф-ман?.. Кюфт, кюфт… Вара фор вара…
И вдруг услышал над собой холодный, спокойный голос:
— Не трудитесь. Я говорю по-русски.
Пастор повернулся и, подняв свечу еще выше, пошел в глубь придела, безмолвно приглашая Никонова следовать за собой. Они вошли в комнату, где догорал камин, и не успели еще сесть, как внизу раздался грохот. Стучали в дверь, в которую только что вошел Никонов.
— Вы только молчите, — сказал Кальдевин и накинул на голову разведчика какое-то темное бархатное покрывало. — Теперь становитесь на колени. Вот так…
Никонов повиновался. Этот молодой энергичный священник внушал ему доверие. Может быть, только потому, что он говорил по-русски.
В комнату, стуча карабинами, ввалились егеря. Протянув руки к камину, стали греться. Сквозь истертый бархат покрывала Никонов видел их фигуры, лица, оружие. Он видел все.
Говорили они по-немецки.
— К вам никто не приходил, пастор?
— Нет, никто.
— И никто не выходил от вас?
— Нет, не выходил.
— А кто это стоит у вас за ширмой?
— Можете взглянуть, ефрейтор, если угодно. Это церковный живописец. Он вызван из Хаттена для реставрации «Страшного суда».
— А почему это он стоит на коленях? — полюбопытствовал ефрейтор, проталкиваясь поближе к камину.
— Он закончил работу и собирается исповедоваться у меня. Вы как раз помешали нам. Я могу позвонить коменданту. Это с его согласия я выписал себе живописца.
— Простите, пастор, но мы обходим все дома. Кто-то опять пишет на стенах по всему городу…
Толкаясь в дверях, немцы ушли.
Пастор принес полголовки сыру, ячменный хлеб, бутылку церковного вина и табак.
— Я сделал все, что мог, — сказал он. — Теперь вы должны покинуть мой дом. О вас уже знают местные власти и предупреждено население. Уходите, когда патруль отойдет от кирки. Вдоль бульвара выберетесь к озеру, обогните его с левой стороны — на правой стоит немецкий гараж — и попадете в заброшенный гранитный карьер. По нему вы спуститесь в долину глетчеров, пройдете ручей и там окажетесь в безопасности…
Никонов так и сделал: обогнул озеро, прошел вдоль старинных каменоломен, долго брел по ледяным осыпям и, вброд перейдя мелкий, но бурный горный ручей, оказался в широкой лесистой долине.
Он устало присел на камень и зубами вытащил затычку из бутылки. Сделав несколько глотков, заел легкое вино жирным сыром. На хлеб он только поглядел, но есть его не стал — решил поберечь. «Смертник», — весело подумал он о себе, и тут его слуха коснулся далекий рев машин.
Никонов распихал по карманам хлеб и бутылку, осторожно двинулся навстречу этому реву. Скоро он увидел с, вершины сопки длинную ленту шоссе, а в отдалении — желтенький домик кордона. Он вспомнил: это был тот самый кордон, с которого их обстреляли в ту памятную ночь, когда они пробирались к бухте Святой Магдалины.
Два немца в мундирах нараспашку рубили дрова. Их голоса в чистом утреннем воздухе доносились до сержанта, и он подумал: «Их двое… Вот именно здесь я и добуду себе шмайсер. Но с двоими не справиться. Я обожду, когда на кордоне останется только один…»
41 
