88 
— Вы правы, — снова переходя на уважительный тон, отозвался Олег Владимирович. — Видите ли, мы, вся команда «Аскольда», очень вам благодарны. Вы научили нас обращаться с оружием, заставили ценить каждую секунду времени, сделали нас дисциплинированными людьми. Но вы считаете, очевидно, зазорным служить на «Аскольде» дальше? Что ж, вы, наверное, просто забываете, что мы все делаем одно и то же дело. И миноносец, и наш бывший траулер плавают ведь под одним флагом — под советским флагом! Я не понимаю, чего вам не хватает? Или, может быть, пушек? Или кормят вас здесь не так, как вам хотелось бы?
Он посмотрел в иллюминатор. За выпуклым толстым стеклом, по которому сбегали крупные капли воды, виднелся круглый клочок сизой, взъерошенной ветром поверхности бухты, а в отдалении — тяжелые, заякоренные корабли.
— Вот и сегодня, — закончил Самаров, — мы начнем конвоирование союзных транспортов. За границей нас знают плохо. Совсем не знают. Сплошные небылицы! Русскому человеку достается, не в пример другим. Через каждые десять-двадцать лет ему кровь пускают. А он — не озверел, не ожесточился, как иные народы. Все так же красив и благороден. И мужествен, как никто… Разве же не почетно нам с вами доказать это еще раз? Вот видите, лейтенант, стоят транспорты. Ждут. Надеются, что мы не подгадим…
Варенька передернула плечами, сказала:
— Что вы, Олег Владимирович! Это же ведь сплошные серые будни! А лейтенанта Пеклеванного совсем не устраивает патрульная служба, которая, по его же словам, наводит на него тоску и уныние…
Ну, это было уж слишком! Артем не вытерпел и прервал ее:
— Я окончил военно-морское училище и чувствую, что буду гораздо полезнее в другом месте!
— Не вижу, что вы окончили советское училище.
— Это почему же?
— А по вашим словам.
— Не понимаю! Объясните.
Самаров прошелся вдоль каюты, улыбнулся Пеклеванному: мол, вот как тебя!
— А что, на миноносцах-то особая каста? Вы думаете, если попадете на эсминец — там будут другие люди? Нет, люди везде одни… А вы, доктор, перегнули палку. Конечно, военная служба — это не мягкое кресло, в котором можно развалиться, как твоя душа пожелает…
— Да бросьте вы мне политинформацию читать, не маленький! — резко выкрикнул Пеклеванный. — Я не легкой службы ищу! Любой сведущий человек знает, что уж где-где, а на миноносцах самая тревожная жизнь…
И, хлопнув дверью, вышел. В люке трапа показались рыжие бахилы командира. Рябинин спрыгнул на палубу, не держась за поручни, — на корабле капитан умел сочетать медвежью угловатость с ловкостью юнги.
— Помощник, вы сейчас свободны?
— Так точно, товарищ командир.
— Я по-английски скверно разумею, — застенчиво сказал Рябинин. — Жена сколько со мной ни билась, а кроме как «ай эм дринк виски» или «ай эм смокинг», я больше ничего не запомнил. Пойти на транспорт для переговоров придется вам. Так что поговорите с английскими капитанами «о Шиллере, о славе, о любви…».
Рябинин улыбнулся. Артем понял, что у командира хорошее настроение, и отнес это за счет каких-либо приятных вестей, потому что знал: Рябинин почти никогда не пил вина ни в море, ни на рейде, ни на якоре, только на берегу.
— Каковы условия переговоров? — спросил Артем.
— Время выхода в океан через час.
— Обстановка на море?
— Около Канина Носа замечена активность немецких подлодок. Об остальных кораблях сведений не имеется. Так и передайте союзникам.
— Скорость?
— Не менее десяти узлов.
— Английский сигнальщик нужен?
— Да. Захватите одного парня.
— Добро! Сейчас отправляюсь. Есть новости?
Рябинин спрятал улыбку, набил трубку и заговорил, называя помощника на «ты», — их отношения окончательно еще не установились, и он иногда путал «ты» и «вы».
— Понимаешь, шифровку только что получил. Оказывается, та субмарина, которую мы считаем потопленной, доплелась до гавани Лиинахамари.
— Как же так? Мы своими глазами видели…
— Значит, недоколотили, — оборвал его Прохор Николаевич. — Слишком понадеялись на себя… Герои! Черта с два! Попался враг, значит, бей до конца, не оставляй полуживого, а то покойники иногда встают и в спину стреляют…
Через несколько минут катер доставил Пеклеванного на транспорт «Грейс». Английские матросы ловко приняли швартовы. Говорили они по-английски, но ругались по-русски и даже без акцента.
У трапа, под большой судовой рындой, стоял часовой с карабином. Мохнатая, шерстью наружу, куртка была распахнута, обнажая грудь, на которой виднелась татуировка: матрос, ухватившись за обломок корабля, вздымается на крутой волне, а внизу надпись по-английски: «Боже, храни моряка!»
88 
