237 
— В этой погани два главных фактора должны волновать нас. Первый — охрана погани. Второй — наблюдение за поганью. Все это затруднено, ибо Гришка, не хуже Бориса Савинкова, поднаторел в конспирации, и порою он просто уже неуловим для наблюдения. Сейчас я пристегиваю к нему Манасевича-Мануйлова!
— Распутин же страшно зол на Ваньку.
— Это не беда… выпьют… помирятся.
* * *
Терехов, Свистунов, Попов, Иванов — филеры наружного наблюдения на площадке внизу лестницы по Гороховой, 64; им скучно, и на подоконнике с утра до ночи они режутся в подкидного.
Был осенний день. В подъезд вошла женщина.
— Скажите, где Распутин живет?
— Здесь. Третий этаж, — сказали ей…
Скоро она спустилась — вся в слезах.
— Чего там стряслось? — спросили филеры.
Рассказ женщины документален:
— У меня муж прапорщик, ранили его, лежит в лазарете на Серпуховской.
Говорят, в Ярославль отправляют. А я здешняя, дети… Вот и пришла: просить. Чтобы не отправляли. Впустила меня какая-то девочка. Потом и Распутин вышел (впервой его вижу). И сказал: «Раздевайся, заходи сюда». Тут сама не знаю, что со мною… Без стыда разделась и пошла. Иду и рассказываю о муже. Чтобы не отправляли! А он стал хватать меня… и говорит, чтобы легла. Тут я словно очнулась. Как треснула его! Он записку свою порвал и говорит: «Так негоже, на добро добром платят…»
Старший филер Терехов сказал просительнице:
— А что у тебя, мозгов нет? Не знаешь, куда суешься?
— Да я думала, ежели женщина в таком горе…
— Э-э-э, нашла у кого жалости искать!
Попов черкнул что-то в блокноте, протянул листок.
— Ты вот что! — сказал. — Сюда больше не ходи. Честным бабам здесь не место. У меня свояк в эвакопункте служит. Душа-мужик! Сунь ему завтра бутылку чистого денатурата. Он тебе устроит…
— Спасибо вам, век не забуду!
Ушла, а филеры жались друг к другу, мерзнущие.
— Хоть бы убили его, гада, поскорее! Какой год уже хуже собак дрогнем… Сдохни он, так на венок бы ему не пожалели! Старший филер Терехов подул в озябшие ладони.
— Убить и мы можем. Вынь «шпалер» — и крой, пока в барабане пусто не станет. Только в Сибирь идти неохота… Я думаю, что он свое отгулял.
Пришьют его как миленького. И без нас!
— Вообще-то он зажился… Кто даст папироску?
10. ПРАКТИКА БЕЗ ТЕОРИИ
Белецкий оказался обманутым: машины департамента полиции не могли уследить за черным «бенцем» на восьми цилиндрах, за рулем которого сидел Манасевич-Мануйлов, делавший что хотел, поплевывая на всех белецких… Тормоза провизжали возле дома ј 36 по Бассейной улице.
Ванечка не спеша осмотрелся, юркнул в подворотню. Сейчас он скрывался не только от начальства, но и от жены — Надежды Доренговской. Там, где в наши дни находится Ленинградская Музкомедия, тогда был Паллас-театр, и актриса труппы этого театра Екатерина Лерма-Орлова не оставила следов в русском искусстве, но зато оставила глубокие шрамы в сердце Манасевича-Мануйлова…
Рокамболь раскис от, кажется, любви!
На квартире актрисы Ванечка, как опытный полицейский агент, по окуркам в пепельнице и по грязной посуде в кухонной раковине пытался установить признаки мужского присутствия. Дело в том, что Лерма была неверна и (под видом уроков верховой езды) безбожно путалась с молодым берейтором Борисом Петцем… Обойдя все комнаты, Ванечка элегантно поцеловал ручку актрисы.
— Прошу тебя — будь достойна моей небывалой любви.
— Не лезь ко мне! Когда бросишь свою старуху? Речь шла о Доренговской, к которой Манасевич-Мануйлов был слишком привязан, и потому он даже покривился.
— Не пойму, чем она тебе мешает? — Еще раз он подцепил из пепельницы подозрительный окурок, на котором отпечатался прикус крепких мужских зубов.
— Опять принимала кобылятника?
Опереточная дива закатила ему прекрасную оплеуху.
— Это еще что за выражения! — возмутилась она. Ванечка неожиданно зарыдал, становясь жалким.
— Я понимаю… он молод, а я… не мучай меня…
— Ты деньга принес? — обострила актриса трагедию. Ванечка, стыдясь, протянул ей сотенную.
— Извини, что мало… Двести за мной.
— Когда принесешь?
— На днях. Кстати, у меня к тебе дело…
— Провались ты к черту со своими делами!
— Позволь, я использую твою квартиру для свидания…
— Кого и с кем?
— Распутина… ты его знаешь?
— Еще бы!
— И… Штюрмера, которого ты тоже знаешь.
237 
