160 
– Фаик-паша, – сказал он, – просто обязан наградить вашего Кирюху орденом «Меджидийе». Только вот не уверен, выдержит ли пол орудие на откате?
Два офицера стояли рядом – близко один к другому, почти нос к носу: пухлый коротышка Клюгенау и худущий, словно переломленный пополам, майор Потресов.
– Выдержит?
– Не уверен. Откат ведь, кроме веса…
– А если нет, тогда…
– Гроб тогда, Николай Сергеевич.
– А такой чудный пейзаж!
– Ваша правда: жаль уходить отсюда.
– Подумайте, голубчик, что сделать.
– Может, бревнами?
– Сделайте, барон: ведь отсюда мы их раздраконим!
– Постараюсь, майор…
Всю ночь шла работа. Пленные турки, дружно вскрикивая, волокли тяжелину орудия по кривым лестницам. Клюгенау мастерил новый, облегченный лафет. Окно заделывалось камнями. Баязет получал новую точку огня – страшную для турок, которые не рассчитывали на удар артиллерии русских с этой стороны.
В самый разгар работы, когда Клюгенау подводил столбы под потолок первого этажа, к артиллеристам зашел Штоквиц.
– Господа, тяжелая весть… Сейчас погиб наш мальчик, юнкер Евдокимов!
Клюгенау выпустил из рук топор, Потресов медленно осел куда-то в угол, закрыл лицо руками.
– Боже мой, лучше бы меня, – всхлипнул майор. – Бедный, он совсем и не жил еще.
– Что с ним? – спросил Клюгенау.
– Он ушел с охотниками, и шестнадцать человек вместе с ним остались там… в городе! Их убили…
– Как далеко отсюда до Женевы! – сказал Клюгенау и, нагнувшись, снова взял топор в руки. – Прощай, славный юноша! Ты учился в университете, но патриотизм заставил тебя сдать экзамен на юнкера. Ты даже успел в своей жизни напечатать одну статью. О симбиозе гриба и подводной водоросли. Ты, выходит, счастливее многих – после тебя хоть что-то да останется в этом мире…
– Сопляк! – злобно выкрикнул Штоквиц. – Говорил я ему, чтобы он не уходил от крепости. До ручья и обратно! И все! А он послушался, наверное, этого головореза Дениску… Вот и выпил стакан лафиту!..
………………………………………………………………………………………
Дениска резал тридцать шестого барана. Тридцать пять баранов уже лежало, шерстисто курчавясь, с перерезанными глотками, и казак задрал башку тридцать шестого.
– Не ори, дурной, – шепотом стращал Дениска барана, от страха заблеявшего под ножом.
Кровь животных под луной казалась густо-черной. Она чавкала под ногами казака, липкий нож увертывался из пальцев. Бараны покорно приносили себя в жертву русскому гарнизону. Взвалив на плечи по туше, люди волокли еще теплую добычу в крепость,
– Будя резать-то, – шепнул Участкин казаку, – всех и не перетаскаешь.
– Зови еще людей, – ответил, входя в азарт, Дениска. – Настругал я для вас закуски, только вот, жалко, чихиря не предвидится…
Евдокимов поддал ему кулаком сзади, предупредил:
– Тише ты. Под мостом пикет сидит – услышат!
Неожиданно в соседней сакле хлопнули двери, и хозяин баранов, заглянув через плетень изгороди, поднял суматошный крик. Хватая с земли тяжелые камни, стал швырять их в казаков. Удачно смазал булыжником Дениске по уху и орал во всю глотку, призывая турок на помощь:
– Эй, ярдыма-а! Барада руслар!..
Дениска скинул с себя ношу, поднял винтовку:
– На, собака! – Выстрел грянул, и в ответ отовсюду раздались крики редифов-пикетчиков.
– Держись скопом! – скомандовал юнкер. – Бежим…
Кинулись обратно к реке, но от моста их встретили выстрелами, и один солдат со стоном покатился в ущелье оврага. Евдокимов повернул людей в сторону, повел их, петляя между брошенных саклей, к майдану. Мельком заметил, что не все оставили баранов и бегут вместе с ношей, которая колотит их по согнутым спинам.
– Бросай их к черту! – крикнул он.
Вдоль майданных рядов их встретили опять выстрелами. Свернули круто в пожарище Армянского города. Не сговариваясь, заскочили в саклю. Дениска Ожогин обошел ее вдоль стен, размахивая кинжалом.
– Никого нет, – сказал он, задыхаясь. – В углу камыш свален… Не запирай дверь, ромашка персицкая, – зашипел он на Участкина. – Пущай открыта, чтобы турка не сразу догадку имел, куды мы сховались!
Дверь оставили нараспашку. Евдокимов велел охотникам укрыться в заднем приделе сакли, а камыш раскидать у самого входа перед порогом.
– Коли забредут сюда, – пояснил он, – мы услышим, как только камыш захрустит… Сколько нас здесь?
Сосчитались. Оказалось, тринадцать.
160 
