Особенно,... 
52 
Карабанов, ради парада, вместо просторных чикчир, сегодня, натянул на себя кавалерийские рейтузы с кожаными леями. Сейчас он занимал место во главе своей дружной сотни – верхом, при шашке, тихонько приструнивая Лорда колесиком шпоры. Даже гриву жеребца он сегодня украсил цветами.
И вот наконец раздалось обрывистое, сиплое:
– Здорово, вторая сотня!
– Здрам-жлам, ваше высокоблагородие!..
А под Дениской Ожогиным арабчак горячий был – тот, что от убитого курда достался, и арабчак не привык к парадам, он на дыбы встал: ноги в белых чулках и морда тонкая, злющая.
Пацевичу арабчак приглянулся:
– Откуда у тебя такой конь? По харе вижу, что украл.
– Никак нет. Его благородие подарили.
– Кто?
– Господин поручик Карабанов. За службу!..
Пацевич не спеша подъехал к Андрею.
– Вы так богаты? – спросил он.
– О-о да, господин полковник, – небрежно ответил поручик.
– В какой, простите, губернии ваши имения? Сколько было у вашего отца душ?
– Как и у каждого человека, господин полковник, – одна. Иначе бы он и я были бессмертны!
Улыбка тронула губы Пацевича:
– Карабанов… Карабанов… Постойте, постойте, я что-то слышал… И очень рад… Только зачем это вы вздумали вплести цветы в гриву лошади? Уберите их, вы не барышня!
Карабанов ответил:
– Но, откуда знать, полковник: может, эти цветы от барышни. И я хочу умереть, вдыхая их запах…
И, сказав так, он незаметно дал левой ногой шенкеля своему Лорду, – жеребец, словно ждал этого, чертом налетел на пегую кобылу; Пацевич поспешил отъехать.
Ватнинскую сотню полковник решил проверить в пешем строю, и казаки спешились не совсем охотно. Заранее зная, что сотня его без лошадей выглядит неуклюже, Назар Минаевич решил заступиться за своих «станишных».
– Мы больше ездим, – сказал он. – Ходить-то пешком и дурак сумеет…
– Помилуйте! – возмутился Пацевич. – А если случится церковный парад? Вы что же, на кобылах молиться будете? Надо, сотник, прочесть вам зелененькую книжечку генерала Безака!
– Куда нам, – ответил Ватнин, – не дюже грамотны. Мы не какие-нибудь «телегенты», мы в Христа веруем…
– А вы все-таки почитайте, сотник, почитайте!
– Ладно, – смирился Ватнин, – почитаем, когда война закончится…
Зато артиллерии досталось. Пух и перья летели. Старый служака, майор Потресов, то бледнел, то наливался кровью. Стоял он неподалеку от Карабанова, держа шашку по церемониалу, и вынес все.
Что только ни делал с ним Пацевич! Разбранил установку прицелом, залез с носовым платком в орудийное дуло, с руганью пытался разорвать передочную упряжь – не гнилая ли, а если гнилая, то, значит, Потресов ворует.
Потом поманил пальцем канонира Постного:
– Иди-ка сюда, братец… Экий у тебя вид! Повернись задом…
Кирюха повернулся. Вид у него действительно был неказистый. Сам он маленький, а штаны большие, и между ног свисала широченная мотня, как у запорожца. Пацевич не отказал себе в удовольствии оттянуть эту мотню еще больше. Выдрал из-под ремня рубаху, прихлопнул канониру фуражку – так, что оттопырились уши у бедного парня, и кричал издали Потресову:
– Это – вид? Это – вид солдата… майор? Почему молчите? Где вы отыскали такого шибздика?.. Если воин вышел из казармы, – вся улица должна разбежаться! А это – что?.. Его ведь даже сытая курица лапою залягает!..
Когда полковник направился дальше, Карабанов, играя желваками на бронзовых скулах, подъехал к Потресову:
– Слушайте, – сказал он, – как вы могли это стерпеть? Он вас оскорбляет, а вы – молчите?
– Эх, поручик, – ответил майор, пряча оружие в ножны, – молоды вы, не понимаете… Думаете, у старого дурака, майора Потресова, нет гордости? Да, была, мой милый… А вот вам бы в мои шестьдесят лет дослужиться до майора и тащить вот здесь (Потресов похлопал себя по жилистой шее) семейку. Восемь ртов, и все – дочери. Да рылом не вышли. Никто и не берет…
– Извините меня, майор! – Карабанов с уважением отсалютовал ему шашкой и, задумчивый, вернулся на свое место.
Из рядов милиции, при опросе жалоб и притеснений, выступил вперед грузин, дядя Вано, с листком мятой бумаги, на которой он кое-как, через пень колода, жаловался на обиды, претерпеваемые им и его сыновьями от подполковника Исмаил-хана Нахичеванского.
– Хорошо, – пообещал добровольцу Адам Платонович, – я рассмотрю твое прошение лично. Будешь прав – взыщу с подполковника, если же не прав, – велю снять с тебя штаны и прикажу твоим сыновьям так отлупцевать тебя нагайкой, что ты у меня до конца войны кровью ходить будешь.
52 
