Особенно,... 
56 
– Что же это ты… сынок? – И полковник заплакал.
Студента подняли и унесли. Выстрел был сделан с высоты Красных Гор, и казаки, мигом слетавшие туда, нашли только одеяло с клеймом английского производства, по которому густо ползали вши.
Развод караула был закончен как всегда.
Вольноопределяющийся умер к полудню, и на Холме Чести прибавилась еще одна могила.
– Завидую вам, полковник, – хмуро признался Штоквиц, – вот меня бы так не закрыли от пули…
12
Серым волком в поле рыщешь,
Бродишь лешим по ночам —
И себе ты славы ищешь,
И несешь беду врагам…
Карабанов проснулся: прямо на него, ощерив желтые крупные зубы, глядел провалами глазных впадин человеческий череп, а рядом валялись осколки разбитого кувшина. Тогда он перевернулся на другой бок, и Дениска Ожогин, растопырив губы, с хрипом дохнул на него перегоревшим запахом лука и водки.
От страшной ломоты в теле поручик вставал как-то по частям. Сначала оторвал от пола затылок, лопатки, потом поясницу. Наконец сел. Зевнул. Болела спина. Вчера, когда они добрались до этого заброшенного караван-сарая, было так темно, что, наверное, и на скорпиона лег бы – и не заметил.
– Пошел вон, – тихо сказал поручик и поддал по сухой черепушке.
Слегка погромыхивая по каменному полу, человеческая голова, когда-то полная надежд, страстей и мечтаний, откатилась в угол… Через узкие софиты окон уже сочился пасмурный рассвет.
– Конча-ай ночевать! – подражая уряднику, крикнул Карабанов, и старый караван-сарай постепенно пробудился.
Трехжонный, в одних штанах, уже ловил воду из глубин бездонного колодца, а юнкер Евдокимов держал его за ремень, чтобы он не свалился в зияющую страшную пустоту. Подходили казаки и эриванские милиционеры, по-мужицки скребли пятернями свои вихры, строились за водою в очередь.
– Мыться запрещаю, – сказал Карабанов. – Вода только для питья. Наполните фляги…
– Кажись, зачерпнул, – густо крякнул урядник. – Держите меня, господин юнкер. Не дай-то бог, свалюсь и всех дел на этом свете не переделаю…
Ведро тянулось страшно долго. Когда ж вынули его из глубины земли, все увидели, как мечутся в воде какие-то красные жуки вроде клопов, и Андрей ударом ноги перевернул ведро – клопы запрыгали в горячем песке.
– Седлать коней, – хмуро повелел поручик. – Вечером будем на Соук-Су, там напьемся.
Всадники седлали непоеных коней. На обвалившемся балконе караван-сарая синий пустынный голубь чистил перья. Ворковал, как воркуют на родине. Вставало солнце – громадное, рыжее, проклятое. На далекой скале тонким слоем ваты лежало ночное облако.
Уже было жарко. Земля тихо потрескивала…
Юнкер Евдокимов сам напросился в эту рекогносцировку и был причислен состоять при отряде милиции. Сейчас он, взволнованный, подъехал на коне к поручику, сказал шепотком:
– Андрей Елисеевич, мне это что-то не нравится…
– Я думаю, – отозвался Карабанов, – нравиться тут нечему!
– Да нет, вы послушайте… Мои эриванцы поглотали воду с вечера и сейчас недовольны.
– Не надо было глотать с вечера. Что они – дети? Сами должны понимать, куда нас черт занес!
– Вот именно, Андрей Елисеевич, иначе-то, как «чертом», они вас и не называют… Оказывается (сами проговорились), что с Исмаил-ханом они в прошлой рекогносцировке далеко от Баязета не отходили. Они уже видят своих лошадей дохлыми, а семьи свои осиротевшими.
– Хорошо, юнкер. Постройте своих всадников отдельно.
Когда взвод милиции был построен, в его рядах недосчитались трех человек. Видать, утекли еще ночью – тишком, по-абрекски. Тряся нагайкой, Карабанов вздыбил своего жеребца перед строем:
– Умирать боитесь? Где же ваша честь? При Шамиле-то вы были куда как смелее!.. Насмерть резались! Или же теперь не знаете, за что воевать? Так я вам скажу: турок придет – хуже будет! Снова в крови будут плакать аулы!.. Запомните, – опустил Карабанов нагайку, – костьми здесь ляжем, но не уйдем, пока разведка не закончена. Поняли, мать вашу?..
Всадники тронулись. Гористая пустыня лежала перед ними. В долинах шелестели под ветром пыльные заросли ежевики. Шакалы стаями носились между камней.
– Отряд, ры-ысью! – скомандовал поручик.
Ах, если б одно деревцо! Кажется, так и обнял бы его, послушал, что напророчит тебе зеленая листва. И голубая глина режет глаза… хрустят пески под копытом… Древние развалины, словно кладбища… Просоленные русла ручьев… А длинные тени казацких пик летят и летят в раскаленном воздухе.
56 
