Особенно,... 
140 
«Сукин сын… Ну что тут еще скажешь?..»
– У вас ко мне дело? – Мышецкий встряхнулся от мыслей.
Борисяк предъявил ему санитарные протоколы.
– Штраф, – сказал он, – это вот на фабрике Троицына, за испускание им кислотных отходов в реку.
– Испускание, – недовольно выговорил Мышецкий. – Ну, ладно, пусть будет «испускание». Подписать-то я могу. Сейчас все эти Троицыны так затюканы, что любой штраф заплатят…
Он подписал протокол, даже не заглядывая в него. Края бумаги хранили следы пальцев инспектора. Сергей Яковлевич перевел взгляд: руки Борисяка были запачканы, под ногтями чернело. И тогда он поднес протокол к свету:
– Смотрите, Савва Кириллович, какой прекрасный дактилоскопический отпечаток… Так и хочется его сохранить для архивов полиции!
Борисяк с улыбкой посмотрел на свои руки:
– Хозяйке своей помогал на огороде. Люблю в земле копаться. Ведь я из крестьян, Сергей Яковлевич…
– Да? Очень приятно. Только предупредите свою хозяйку, чтобы она впредь не поливала капусту типографской краской. Я-то, как юрист, знаю: такие вещи лучше всего… глицериновым мылом! Вон в Тамбове, – нечаянно вспомнил он, – опять двоих повесили. Вы думаете – за что? Да все за капусту…
Сергей Яковлевич перебросил протокол Борисяку:
– Держите. Писать грамотно вы все-таки не умеете, а речи произносите, как Лассаль!
Санитарный инспектор несколько изменился в лице:
– А вы… разве слышали?
Мышецкий подумал и заявил:
– Велите своему слесарю, чтобы он поплотнее закрывал вьюшку. А то из нее сильно дует… Не знаю – почему, но вы, любезный огородник, чем-то мне нравитесь!
Сергей Яковлевич махнул рукой, и этот скользкий разговор сам собою закончился. Вице-губернатор посмотрел, как входит, крадучись, в кабинет Огурцов, и проследил за его походкой.
– Опять? – сказал он с упреком. – Ну посмотрите на часы. Петушок не успел отпеть, а вы уже стенки обтерли… Ну что мне делать с вами, мой пламенный Горацио?
Огурцов преданно мигнул, но на часы смотреть не стал.
– Вы же знаете… – шепнул он издали.
– Что я знаю?
– Как же! Сами видели… Оттого-то и походка такая!
– Ну так поставьте в шкаф ее, черт с вами. Я уже на все согласен. Я даже отвернусь, щадя вашу стыдливость…
Он действительно отвернулся, и Огурцов, распоясав чресла, извлек из-за пазухи полсобаки. Поставил в шкаф.
– Вы так добры ко мне, князь, – сказал он. – Может, не откажете мне в удовольствии… Я двери-то закрою!
– Да за кого вы меня принимаете? – вознегодовал Сергей Яковлевич. – Товарищ министра – товарищ своему министру, но министр – не товарищ товарища министра!
– Я понимаю: гусь свинье не товарищ…
– Это кто же из нас гусь? – нахмурился Мышецкий.
Огурцов начал пугаться:
– Не вы, не вы… Это я гусь!
Сергей Яковлевич не стал спрашивать, кто же в таком случае свинья, и заговорил о постороннем:
– Симон Гераклович не занят сейчас?
– Изволили отбыть из присутствия.
– Куда – не знаете?
– Как всегда – на телеграф.
– Хм… А из степи ничего не было для меня?
– Пока нет, ваше сиятельство.
Громыхнуло что-то вдали – качнулись занавеси, пахнэло с улицы теплом и пылью.
– Ого! – обрадованно заметал Мышецкий. – Хорошо бы – дождь… Однако небо чистое.
Над крышами городских домов долго кружилась какая-то палка, словно невидимый Гулливер разыграл ее в «тыка-ляпу».
– Что это? – удивился Мышецкий.
Огурцов пятился от него задом, челюсть его отвисла.
– Ннне-е зззна-аю, – с трудом шамкнул он.
Сергей Яковлевич бросился вон из кабинета:
– Господа, господа… что случилось?
Чиновники, растерянные, молча переглядывались. А вдали вдруг начали свистать городовые, мимо проскакали – в звоне и грохоте – блестящие пожарные колесницы.
Мышецкий выбежал на улицу… пихал кучера в спину:
– Пошел, пошел… Нахлестывай!
Лошади с места понесли. Он пролетел по улицам, стоя в коляске – без шляпы, всклокоченный, вцепившись в затылок кучера, маятником взлетало пенсне на его груди.
– Через Банковскую… гони короче!
На повороте лошади круто заносили, колеса чуть не сшибали панельные тумбы. Куда-то бежали разносчики с лотками, дворники, бабы, солдаты, дети, собаки…
– Тпрррру-у, – кучер с трудом осадил лошадей. Площадь перед телеграфом была пустынна. Ни души. Только зацарапало что-то в горле, сдавило дыхание.
Сергей Яковлевич выскочил из коляски.
В самом центре площади, закрученные так, словно их пытались стянуть в узлы, уродливо вздыбились рельсы конки. Тут же, разбитая в щепы, валялась опрокинутая карета. Курилась тлеющая обивка.
140 
