Особенно,... 
37 
Мышецкий подвытянул из-за обшлага «брульон» сенатора: напротив фамилии Паскаля стояла жирная отметка – «главный вор, но не уловляется».
– Вы продовольственный инспектор?
– Именно так, ваше сиятельство.
Паскаль склонился перед ним, но Мышецкий выговорил:
– Спешу предварить ваше усердие. Со мною вы служить не будете.
– Позвольте, ваше… Верой и правдой…
– Не просите. Уже отставлены. По «третьему пункту»!
Осип Донатович Паскаль покинул шеренгу, бормоча вслух что-то о правосудии и о том, что он проживет и без службы. Да, он проживет и так, – ничуть не хуже…
Еще одна фигура – мужчина в соку, только слабоват на ноги, даже штаны трясутся от страха.
– Ваше место по службе, сударь?
– Губернский инженер и архитектор Ползищев… поклонник Ренессанса в титулярном чине!
– Весьма приятно, господин Ползищев.
Глядя на него, Мышецкий вдруг вспомнил стихи Козьмы Пруткова: «Раз архитектор с птичницей спознался!» – и не мог сдержать нечаянной улыбки. Так и отошел, ничего не сказав, чтобы не прыснуть.
– Тюремный инспектор Уренской губернии.
«Ага, голубчик, попался».
– Вон отсюда! – гаркнул Мышецкий. – Я не желаю видеть вас даже… Прокурор! Выставьте его самолично за двери. Вы также повинны в том безобразии, которое сообща развели в остроге. Под суд отдавать буду!
В рядах чиновников кто-то прочел молитву: «Спаси, господи, люди твоея…»
Следующая фигура – так себе, ничего особенного:
– Советник казенной палаты – Такжин, Гаврило Эрастович.
Заглянул в «брульон»: об этом господине ни дурного, ни хорошего. И тогда Мышецкий брякнул наугад:
– Какие изобретены вами конкретные формы для пропитания голодающих в случае недорода?
Полная растерянность – его даже не поняли:
– Питание, ваше сиятельство?
– Ну да. Питание…
Он повернулся к другому чиновнику.
– Потулов, – проскрипел тот. – Многосемейный…
– Тоже по казенной палате? – спросил Сергей Яковлевич.
– Смолоду терплю, ваше сиятельство.
– Очень хорошо. Вот вы мне и отвечайте!
– Питания… Ваше сиятельство, питания…
– Я слышал, – солгал князь тут же, – что вы отстроили для голодающих отличную столовую?
Даже в потемках было видно, что чиновнику стало худо: он посерел, как солдатское сукно.
– Питания? – спросил он, и в воздухе вдруг сильно запахло.
– Вы что? – заорал Мышецкий. – Сдержаться не можете? Извольте оставить присутствие.
Повернулся к следующему:
– Что вы машете руками? Кто вы такой, сударь?
И тот вдруг выпалил скороговоркой:
– Федор Арсакид, князь Аргутинский, князь Персии, Армении, Грузии, Всероссийской и Византийской империй, Храмский, Лорисский и Синаинский, князь Рюриковой крови!
Без передышки, даже не запнулся, окаянный. Сергей Яковлевич снова извлек «брульон». Про этого господина было сказано, что он уроженец Уренска, куда был сослан его родитель за участие в великосветском бандитизме (знаменитая шайка князей и графов «Бубновый валет», ограбление ювелиров). Сам же он с явными признаками мании величия.
– Выведите его! – распорядился Мышецкий. – Мне дураков не нужно. Дураков, да еще титулованных. Надо же так спятить.
Заключал собрание этого зверинца здоровенный детина. Еще молодой. Без мундира, в сюртучишке, в смазных сапожищах. Из-под ворота его выглядывала косоворотка. В руке же он держал палку, обожженную на костре, и Мышецкий произнес язвительно:
– С каких это пор чиновники представляются начальству, имея вместо шпаги дубину?
Ответ был таков:
– Я живу на окраине, ваше сиятельство. И мне шпагою от собак не отмахаться. Дубина-то – сподручнее.
«Что он – издевается?» – обозлился Мышецкий.
– При будничной форме, – начал князь, – следует носить мундирный фрак или же двубортный сюртук, под цвет коего и брюки. А вы…
– У меня нет формы, – ответил чиновник.
– Надобно завести.
– Но я беден, ваше сиятельство. А с обоза золотарей не наживешь чинов и палат каменных.
Сергей Яковлевич догадался, что перед ним тот самый санитарный инспектор, о котором говорил Ениколопов в больнице.
– Так вы и есть Борисяк?
– Да, князь. Честный сын честных родителей.
Мышецкий подался в сторону, говоря:
– Придется мне огорчить ваших честных родителей: вы уволены мною от службы.
– На основании?
– Третьего пункта…
И вдруг – впервые– раздался голос протеста:
– Не имеете права! Почему вы так лихо распоряжаетесь людскими судьбами? Как вам не стыдно, князь, а еще образованный человек. Носите на груди значок кандидата правоведения!..
37 
