Здесь, на высоте, куда Элиар успел подняться за день, дул прохладный ветерок, и в то же время камни словно бы пульсировали от жары. Он двинулся вперед по осыпавшемуся склону, обогнул небольшую расщелину и завал из камней и тогда увидел то, что мгновенно приковало к себе не только взгляд, но и все чувства и мысли.
Далеко внизу пролегала дорога, и по ней живой лентой тянулся обоз — вереница нагруженных повозок, всадники, вьючные лошади и множество пешего люда; он смотрел на эту картину с сомнением и отчаянием заблудшей души. Обстоятельства вынуждали его пойти туда, где есть еда и питье, и долгожданный отдых, — человек не может вечно скитаться по горам, точно дикий зверь! Иное дело, сумеет ли он достаточно быстро догнать обоз, — его силы были на пределе. Потом Элиар сообразил, что может даже слегка обогнать их, спустившись с противоположной стороны, и пошел, повинуясь скорее инстинкту, чем разуму: были мгновения, когда его сознание лишь слабо мерцало, словно свет маяка в тумане; воспаленные глаза ослепли от безжалостного, острого, как кинжал, света, и каждый шаг причинял боль. Он боялся упасть, потому как знал, что уже не поднимется, и его шатало, казалось бы, от малейшего дуновения ветра. В конце концов он скатился по осыпи и остался лежать внизу, он пытался встать и не мог, лишь бессильно загребал руками землю…
Элиар очнулся лежащим на какой-то подстилке; под голову была положена жесткая походная подушка, на руках и ногах белели повязки. Остро и горячо пахло нагретой за день землею и травами, высоко над головой, на фоне темных скал клубились кроны деревьев. Звенели цикады, щебетали птички. Слышались и другие звуки — разговоры, смех, звон посуды, ржание лошадей. Неправдоподобно мирная картина!
Однако же он находился в центре военного лагеря, разбитого несколько часов назад на небольшом холме. То была часть армии Брута, следовавшая в Македонию, дабы соединиться с остальным войском. В ее составе находились и учившиеся в Афинах знатные римские юноши, вдохновленные речами республиканцев, и воины из провинций, соблазненные щедрыми посулами вождей оппозиции, и оставшиеся без покровительства солдаты разбитого Цезарем Гнея Помпея.
Элиар не делал попытки встать: он не знал, как себя вести, к тому же сильно ослабел и не был готов ни к какому сопротивлению.
Над ним склонилась девушка — он видел ее грубоватое, с приятной смуглинкой лицо, небрежно причесанные волосы. Она протянула ему воду, и Элиар пил, чуть приподняв голову, а потом, глубоко вздохнув, вновь смежил веки. Девушка не стала мешать ему и ушла, но вскоре вернулась с миской дымящейся каши, осторожно прикоснулась к его плечу, и Элиар вновь увидел ее озорную дразнящую улыбку. Она смотрела на него, пока он ел, не говоря ни слова, и он словно бы чувствовал исходящие от нее волны какой-то бездумной доброты, уюта и тепла. Очевидно, это была одна из тех несчастных, что следуют в обозе, готовят пишу и чинят одежду, заодно давая утеху воинам.
Им не довелось поговорить — явился мрачного вида солдат; он жестом велел Элиару встать и следовать за ним. Тот подчинился и пошел, слегка пошатываясь от слабости; он не смотрел по сторонам и вместе с тем замечал все, что попадалось на глаза. Вокруг лагеря были возведены брустверы из частокола, сделана насыпь, внутри установлены ряды крытых грубым полотном палаток. Элиара втолкнули в одну из них — там, на складном сидении расположился человек средних лет с побуревшим от многолетнего загара обветренным лицом и тяжеловатым взглядом светло-золотистых глаз. Палатка казалась хорошо обустроенной: кровать с матрасом и подушками, ниша для посуды, столик. Это было жилище старшего из трех декурионов, начальника над турмой — разбитого на три декурии конного отряда из тридцати человек.
— Я решил поговорить с тобою первым, — сказал он Элиару, отослав приближенных, — поскольку ты, видимо, из наших.
Элиар кивнул. По выговору он легко признал в собеседнике бывшего соотечественника.
— Ты — беглый раб? — спросил декурион, глядя в упор на изнуренного многодневными скитаниями молодого человека. — Только не лги, поплатишься жизнью!
— Я родился свободным.
— Это не ответ. Где твой дом?
— У меня нет дома.
Воин небрежно усмехнулся, в углах его губ залегли жесткие складки.
— В Риме говорят, — медленно произнес он, — что человек, не имеющий дома, подобен непогребенному мертвецу.