Особенно,... 
27 
— Но разве не может случиться так, что я встречу другого человека, более умного, знатного и богатого, чем Луций Ребилл! — в сердцах перебила девушка.
— Знатность, богатство и ум сами по себе мало что значат, — сказал Марк Ливий — Важно уметь правильно использовать имеющийся ум, обращать свое происхождение себе на пользу, сохранять и преумножать богатство — ведь судьба человека хрупка, а воля богов переменчива.
— Уверена, Луций тоже равнодушен ко мне.
— Не думаю, — веско перебил отец. — По моему глубокому убеждению, Луций из тех, кто выбирает себе что-либо раз и навсегда, как охранный амулет. На свете есть нечто более прочное и надежное, чем то, что ты называешь любовью. Твои страхи мне понятны: обычные страхи девушки перед замужеством. Но это пройдет. Ты умна и осмотрительна, Ливия Альбина, потому что ты моя дочь.
— Значит, ты не изменишь своего решения, отец?
— Ни при каких обстоятельствах. Забудь об этом.
Потом наклонился и поцеловал ее в лоб: Ливий почудилось, будто этот поцелуй — печать, скрепляющая приговор.
Больше было не о чем говорить — девушка встала и ушла, проникнутая горечью, что, однако, не имело ничего общего с чувством безысходности.
Ливия знала, как поступить: нужно сделать так, чтобы Луций сам отказался от нее. Если она скажет, что не любит его и не желает за него выходить, это не возымеет действия; судя по всему брак с нею крайне выгоден для Луция: на таком фоне ее чувства — мелочь, на которую не стоит обращать внимания. Значит, надо придумать что-то другое. Что?
Вернувшись к себе, девушка застала в комнате Тарсию, которая сообщила о том, что приходила Юлия и интересовалась, собирается ли Ливия смотреть гладиаторские игры.
— Сейчас я пошлю ей табличку, — сказала девушка и прибавила, отвечая на молчаливый вопрос рабыни: — Поеду, раз обещала. Не забудь приготовить мне нарядную одежду и разбуди пораньше: нужно успеть занять хорошие места.
А сама с сожалением думала о том, что завтра ее, вне всякого сомнения, ждет встреча не только с подругой, но и с Луцием Ребиллом.
…Накануне боев для гладиаторов был устроен небольшой пир, на котором иные, больше думающие не об опасности, а о своей доблести, беспечно веселились, тогда как другие сидели подавленные и хмурые.
Германец, с первого дня невзлюбивший Элиара, бросил в него кость.
— На, получи! А завтра собаки будут глодать твои кости!
Элиар промолчал. Как и говорил Тимей, новичков (которых вряд ли можно было считать достаточно обученными) выпускали на арену. В дни триумфов, подобных нынешнему, владельцам гладиаторов платили вдвойне и втройне, потому никто не упускал возможности выставить на игры своих бойцов.
Элиар смотрел на товарищей по несчастью. Что и кому он мог доказать, сражаясь с себе подобными?! Защитить честь своего рода, отомстить за отца и братьев, показать всем, что он не презренное ничтожество, каким его считает толпа? Он горько усмехнулся.
И все-таки, наверное, лучше разом сгореть в огне, чем медленно тлеть, погибая в тяжком труде на рудниках, и называть это тление жизнью. Судьба не пощадила его, лишь заменила одно наказание другим. Живи, раз остался жить, но не надейся, что когда-нибудь забудешь о позоре.
Тарсия удивилась и огорчилась бы, узнав, как мало думал о ней Элиар с тех пор, как попал в гладиаторскую школу. Его мысли занимало совсем другое. Вот и сейчас он сказал себе, с ожесточением сжав кулаки: «Придет день, когда я убью римлянина, а повезет, так и не одного. И я не уступлю им ни дня своей жизни, меня не получит никто: ни вороны, ни псы, ни боги подземного царства».
…Когда семейство Альбинов подъехало к амфитеатру, где должны были состояться очередные гладиаторские игры, там уже собралась толпа; ее шум то сливался в сплошной гул, напоминающий рокот прибоя, то рассыпался разноголосицей звуков, то, поднимаясь вверх, словно бы таял в огромном пространстве небес. Люди перекликались, собирались кучками, вновь разъединялись в неутомимом движении вперед, их одежды переливались в лучах восходящего солнца, которые постепенно согревали холодные каменные ступени, служившие скамьями для нескольких тысяч зрителей.
Однажды Ливия спросила Гая Эмилия, как он относится к гладиаторским играм, и тот ответил: «В данном случае амфитеатр — уменьшенная копия государства, где каждый свободный гражданин может наслаждаться общедоступным зрелищем и любой имеет право даровать поверженному противнику жизнь или приговорить его к смерти, испытав при этом чувство причастности к власти и гражданскую гордость, где все сидят строго на своих местах, согласно происхождению и занимаемой должности, где толпа демонстрирует твердость характера и жестокосердие римлян. Да, это Рим, смотрящий на мир со своих высот, мир-арену, на которой сражаются представители поверженных народов, уже не представляющих угрозу для всесильного государства. И над ними тот, кто устроил это зрелище, кто выше всех, кто равен богам. А еще есть такие, как мы с тобой, которые не любят то, что любят все остальные римляне, завоеватели и диктаторы, впитавшие с молоком матери знание о том, что нельзя просто жить, нужно непременно добиваться какой-либо цели».
27 
