Особенно,... 
161 
Мундир превращен в лохмотья, оборванные рукава развеваются, словно крылья, одна нога босая, глаза безумны и дики.
Офицер встает посередине дороги, преграждая путь машине, и все машет руками, смеется. Адъютант предупредительно спрашивает, отодвинув стекло кабины:
— Какого вы полка?
— Рефери-и… счет! — отвечает офицер.
— Я спрашиваю: кто вы?
— Два — ноль в нашу пользу!..
— Сумасшедший, — замечает шофер, и в этот момент Дитм видит в руке офицера гранату.
Офицер пляшет посреди шоссе, его руки двигаются вразброд, он смеется, кричит весело:
— Улечу!.. Улечу!..
Адъютант выстрелил, и сумасшедший лег на шоссе, дергаясь длинным телом. «Опель-генерал» медленно вполз ему на грудь правым передним колесом, покачнулся, потом — задним.
— Гоните, — приказал Дитм, но, едва отъехали сто метров, он остановил машину: — Адъютант, так оставлять нельзя, возьмите у него документы…
Адъютант сбегал и принес офицерское удостоверение и незаконченное письмо на шелковистой шведской бумаге:
«Нежная моя лисичка Эбба! Прошу тебя, будь спокойна, у нас здесь все тихо, и русские никогда не посмеют начать наступление в Лапландии, потому что…»
Дитм нервно разорвал письмо, выбросил клочки его в окно, открыл удостоверение: «Курт Дюсиметьер, обер-лейтенант, командир 13-го батальона тирольских стрелков…»
— Тринадцатый, — повторил генерал и вспомнил, что весь этот батальон пропал без вести в районе озера Чапр. От этого озера русские направили свой основной удар на Луостари, и генерал понимал, что, захватив в Луостари аэродромы, они пойдут на Никель и на Петсамо.
Когда послышался гром артиллерии и навстречу «опель-генералу» потянулись первые раненые, генерал Дитм насторожился: приближался самый ответственный участок фронта, где его егеря терпели поражение за поражением, и… «Не может быть, — думал он, — чтобы мы разучились воевать?..»
— Пока высоты Кариквайвишей в наших руках, — сказал генерал адъютанту, — запишите это, пожалуйста… до тех пор русские никогда не смогут пробиться к Луостари, а следовательно, и на Петсамо…
В прифронтовой деревне горели дома, по улице бродили потерянные солдаты, гренадеры рубили постромки, выпрягая лошадей из орудий. Тысячи ног непрестанно месили дорожную грязь, и, казалось, никакой мороз не в силах сковать ее, пока не прекратится эта бессмысленная, похожая на панику, беготня из одного конца деревни в другой.
«Что они бегают, чего они ищут? Ну вот, спрашивается, куда бежит этот солдат?.. А вот этот фельдфебель чего орет?..»
Первая же весть, принесенная начальником штаба отступавшего от озера Чапр полка, взбесила генерала. Оказывается, высота Малый Кариквайвиш уже оседлана русскими, и прямым виновником ее сдачи является вот этот туполицый офицер в обгорелой шинели, что переминается с ноги на ногу.
— Обер-лейтенант Штумпф, бывший советник при финской армии, — отрекомендовался он и, срываясь на злобный крик, стал поспешно оправдывать себя и свой батальон: — Я не виноват, герр генерал!.. Сто восемьдесят три человека, и на каждого по десять патронов… Нас бросили под огонь реактивных пушек, даже не покормив… Русская пехота шла цепь за цепью. Мы не успевали от них отбиваться… Я пытался остановить своих людей в рудничном поселке Хяльме, но… Так воевать нельзя, герр генерал!
Прилетевший откуда-то снаряд сорвал горящую крышу одного дома, и улицу засыпало дождем огненных искр. Отряхивая свою шинель, Дитм угрожающе спросил:
— И вы, конечно, оставили Хяльме? — Сейчас ему ничто не было так ненавистно, как лицо этого офицера. «Какая скотина!» — брезгливо думал он.
— Да, герр генерал, русские уже в Хяльме…
Штумпф вспомнил, как полег его «дикий» батальон под огнем эсэсовских пулеметов, прикрывавших позиции с тыла, и, круто повернувшись, он почти побежал от генеральской машины. В спину ему громыхнул выстрел, обер-лейтенант вяло опустился на снег и долго не мог поверить, что это стреляли в него…
— Куда делись мои офицеры? — сказал Дитм, когда машина снова сорвалась с места. — Неужели победа под Нарвиком была пределом наших военных возможностей?..
Штумпф очнулся от странного ощущения: кто-то лазал по его карманам, снял с руки часы, сорвал с груди отцовскую ладанку. Обер-лейтенант открыл глаза, запорошенные снегом, увидел над собой тирольца.
— Что ты делаешь? — простонал он. — Я еще живой…
Тиролец отпрянул в сторону, не торопясь побрел во тьму среди догорающих пепелищ. Штумпф закашлялся от горького дыма, перевернулся на бок и, достав пистолет, выстрелил. Тиролец, прикуривавший от красной головки, вскочил и бросился бежать.
161 
