23 
Единственной радостью в его жизни стала Ким, девушка, которую он встретил на пляже и полюбил с первого взгляда.
Я делаю это не только для тебя, мама, но и для отца тоже. Я позабочусь о тебе, что не удалось сделать ему…
Андреа взяла кофейник и наполнила две чашки.
— Я изменила свое отношение, — сказала она. — Мы сегодня утром поговорили с дедом и все уладили, мистер Вассилис. Так что можете продолжать свое объединение.
Андреа пододвинула ему чашку.
— Молоко и сахар?
Он мотнул головой, нахмурил брови.
— Он снова на вас нападал?
— Ничуть, мы заключили прекрасную сделку, которой я очень довольна.
Андреа подлила в свой кофе молока и с задумчивым видом поднесла чашку ко рту.
— Сделку? — удивился Никос. — Какую сделку?
Она улыбнулась. Как-никак она добилась своей цели. С опозданием в четверть века Ким получит от Йоргоса Костакиса то, что ей причитается. После гибели отца она, убитая горем, беременная, не собирающаяся ничего требовать у него, пришла, чтобы сообщить о том, что у нее будет ребенок от его погибшего сына.
А Йоргос Костакис обошелся с ней как с бродяжкой, явившейся клянчить деньги…
— Теперь, мистер Вассилис, у меня будут свои собственные деньги.
— Деньги?
— Да, деньги. То, вокруг чего крутится мир.
— Поясните. — Это прозвучало не как просьба, а как приказ, словно он говорил со своим подчиненным. Ну конечно, если он владеет компанией стоимостью в пятьсот миллионов евро, наверняка, у него куча подчиненных.
— Пояснить? Все очень просто, мистер Вассилис. Причем, могу вас уверить, наше с дедом соглашение ни в коем случае не затрагивает то, что спланировали с ним вы. Мой дед обязуется положить на мой счет определенную сумму, а я соглашаюсь выйти за вас замуж. — Андреа улыбнулась ослепительной улыбкой. — В отличие от вас я предпочла оплату не акциями, а деньгами.
Лицо Никоса застыло.
— Он платит вам за то, что выходите за меня?
Андреа могла бы рассмеяться ему в лицо. Он рассердился, это ж надо! Господи, какое лицемерие!
Отпив кофе, она поставила чашку на столик.
— Точно так же, как он платит вам за то, что вы женитесь на мне.
— Но это совсем другое дело! — запротестовал Никос.
Андреа с сосредоточенным видом подлила себе кофе. Она была спокойна, необыкновенно спокойна.
— Не вижу разницы. Вы бы ни за что не связали себя с незнакомой женщиной, если б это не принесло вам какую-то выгоду, ведь так? Но поскольку вместе со мной вы получаете хороший пакет акций Костакиса, вы решили, что оно того стоит.
Никос окинул ее холодным взглядом.
— Я покупаю акции Костакиса! Не за деньги, а обменивая их на акции моей компании, причем по завышенному номиналу. Ваш дед выигрывает от этой сделки. Я обязуюсь…
Андреа нетерпеливо махнула рукой.
— Не надо подробностей. Главное — дед не пошел бы на слияние без вашего согласия на брак со мной. А из этого вытекает, что вы женитесь на мне, чтобы получить «Костакис индастриз». Владение большей частью акций Костакиса сделает вас еще богаче, выходит, вам платят за то, что вы женитесь на мне. Точка.
Благородное воодушевление, овладевшее Никосом, когда он думал об Андреа Костакис в своем офисе, растаяло как дым. Сочувствие, которое он испытывал к этой девушке, исчезло. Он приехал, чтобы помириться с ней, начать все сначала, поухаживать за ней, как положено жениху…
Вчерашняя истеричка больше не вернется, потому что повода для истерики не будет. Останется лишь чувственная, податливая; мягкая женщина, которую он держал в своих объятиях. Так он думал.
А что нашел? Перед ним сидит женщина, которая одинаково спокойно говорит и о браке, и о деньгах. Не женщина, а прямо какой-то кассовый аппарат.
Совесть легонько шевельнулась в нем, но он отмахнулся. Нет, конечно, он ни за что не женился бы, если бы не возможность завладеть «Костакис индастриз». Но ведь подобные браки по расчету — обычная вещь в мире очень богатых людей, и это совсем не означает, что такой брак непременно неудачен. Он, как только увидел Андреа Костакис, сразу понял, что их брак будет не просто браком по расчету — это будет брак, счастливый для обоих.
Андреа сидела и бесстрастно рассматривала его. Он обиделся. Обиделся на нее за откровенность. Смеяться больше не хотелось, и горло больше ничто не сжимало. Непробиваемая бесчувственность укрыла ее, словно панцирь черепаху.
23 
