Особенно,... 
14 
Распахнув дверцу, Порция выбралась наружу. Диего Саес вышел из машины и что-то сказал водителю. Тот кивнул и тотчас отъехал.
– Идем же, – сказал Диего и взял ее под руку.
Порция резко высвободилась, дрожа от одной только мысли, что этот человек, похоже, даже не допускает сомнений в ее полной покорности его воле.
– Уберите руки, – сердито заявила она.
Весь остальной мир исчез для Порции. Каким-то краем сознания она понимала, что стоит на Брук-стрит, возле ресторана, что в нескольких метрах от нее находится швейцар, что на тротуаре присутствуют другие люди, только что высадившиеся из такси.
Необходимость немедленно спасаться бегством вытеснила из ее головы все другие мысли и чувства. Порция зашагала прочь, к фасаду отеля, стоявшего возле перекрестка.
Задыхаясь, она услышала позади шаги – быстрые, тяжелые.
Рука легла ей на плечо, останавливая и поворачивая лицом к себе.
– Порция...
– Как вы смеете удерживать меня? – прошипела она. – Как смеете до меня дотрагиваться? Вы мне противны! Неужели вы всерьез решили, будто сможете вот так попользоваться мной? – Ее голос звучал с ледяным пренебрежением, холодные серые глаза сверкали презрением и отвращением. – Неужели вы думаете, что я допускаю возможность любовной интрижки с вами? Думаете, что я унижусь до такого типа, как вы? Что деньги делают вас настолько желанным?
Выражение его глаз изменилось, и на секунду это напугало Порцию. Но затем оно исчезло – точно захлопнулись металлические ворота, – а лицо Диего стало похожим на застывшую маску.
Дыхание Порции сбилось, стало тяжелым, будто ее легкие наполнились льдом. Прямая и неподвижная, с гордо поднятым подбородком, она стояла, излучая презрение.
Диего тоже стоял совершенно неподвижно – но это была неподвижность ягуара, замершего перед броском.
– Что ж, если таковы ваши чувства ко мне, – проговорил он, – мне остается только пожелать вам спокойной ночи.
Резко развернувшись, он направился к гостинице, и его шаги не были ни слишком быстрыми, ни слишком медленными.
* * *
Диего Саес поднялся в бар, и завидевший его бармен поспешил принять заказ.
– Виски.
Щека Диего нервно подергивалась. Вскоре перед ним уже стоял стакан, который он осушил одним глотком, понимая, что не может избавиться от преследующего его образа.
Нет, это была не Порция Ланчестер, а другая женщина. Шикарная, безукоризненно одетая, с иссиня-черными волосами, тяжелым кольцом свернутыми на затылке, ярко-красными губами. Ее глаза были темны как сам грех – ничего похожего на холодные серые глаза Порции Ланчестер.
Но выражение на их лицах было абсолютно одним и тем же – презрение, отвращение, ужас.
Он снова услышал этот голос:
– Что? Ты сын Кармиты? Это невозможно! – Красивая рука, унизанная перстнями с бриллиантами и изумрудами, указала ему на дверь. – Убирайся или я велю выкинуть тебя вон!
Больше всего в этой сцене его поразило бескрайнее изумление, которое звучало в голосе Мерседес де Карвельо. Она никак не могла поверить, что сын ее служанки не только вернулся, но и вошел прямо через парадные двери ее дома и заявил ей, что поместье – эстансия – теперь принадлежит ему.
То был сладчайший момент его жизни, но и самый горький тоже, ибо настал слишком поздно и те два человека, ради которых он все это сделал, уже не были с ним. Отец умер пятнадцать лет назад, от рака, вызванного канцерогенами, применявшимися на банановой плантации имения, а мать чуть позже попала под колеса спортивной машины Мерседес, которую та вела со скоростью восемьдесят миль в час и с бутылкой шампанского в руке.
Мерседес обращалась с каждым из тысячи своих слуг как с грязью, она и его желала выкинуть отсюда как грязь. Но теперь Диего сумел избавиться от нищеты, в которой родился. Благодаря глупой и безжалостной экстравагантности ее покойного мужа он, Диего Саес, владел здесь всем – каждой пядью этого гигантского поместья.
И отныне в его воле было делать все, что пожелает. Например, сказать этой женщине, чтобы убиралась вон, – точно так же, как и она сказала это двенадцатилетнему мальчику, хотя тело его матери еще не остыло в могиле. Она вышвырнула его прочь, запретила другим работникам помогать ему – из-за того, что он посмел назвать ее убийцей. Убийцей его матери.
И он ушел пешком, шагал долгие, изнурительные мили, день за днем, неделя за неделей, пока не добрался до города. Его босые ноги кровоточили, кожа свисала с костей, как лохмотья, и он был чудовищно голоден – как волк, как собака, как тысячи других, никому не нужных мальчишек его родины.
14 
