7 
«Ты прав Кад Вир, ох как прав! Но вот только меня это пока не касается… еще рано, еще слишком рано, да и особо близких у меня пока нет, а ведь во всем должен быть смысл!» – успел подумать преподобный отец буквально за миг перед тем, как на небольшой поляне возле болота появилась первая пятерка изрядно запыхавшихся дикарей.
Близость опасности мгновенно заглушает отвлеченные мысли и превращает людей в жутких прагматиков. Отец Патриун долее не размышлял, что он должен делать, а чего нет. Пришло время действовать: сеять смерть и тут же пожинать кровавый урожай. Шансы на успех стоит взвешивать до ратной потехи, упрекать себя в безрассудстве можно «после», но во время сражения в голове должна резвиться лишь одна мысль: «Как?! Как действовать и как убивать?», чтобы нанести врагу максимальный урон и самому, по возможности, избежать смерти.
Позабыв стереть с лица дьявольскую ухмылку, отец Патриун двинулся на врагов. Он медленно приближался к удивленно таращившимся на него дикарям. Он шел… высокий, мускулистый мужчина в полном расцвете сил; он шел, печатая шаг, поигрывая буграми обнаженных мышц и мерно постукивая на ходу тяжелым набалдашником булавы о свое колено. Символ индорианской веры на золотой цепи гордо возлежал на богатырской груди боевого священника и ярко блестел в первых лучах недавно взошедшего солнца.
Застывшие в оцепенении урвасы наконец-то очнулись и приняли вызов дерзкого смельчака. Двое из пятерых воинов почти одновременно метнули топоры, но неравной схватке было не суждено закончиться так быстро. Командир филанийцев ловко увернулся от летевшего ему в лоб снаряда, а второй топор отбил булавой, причем удар был настолько резким и сильным, что в воздух взмыл фонтан деревянной щепы, а завертевшееся вокруг своей оси железное лезвие скрылось в кроне ближайшей сосны.
Прорычав что-то себе под нос, урвасы набросились на священника, но тут же отскочили назад, едва успев увернуться от кругового удара булавы. Дети лесов были сильны и выносливы, но их ремесло – охота, а межплеменные войны, не говоря уже о стычках с миссионерами, происходили настолько редко, что Патриун не сомневался в успехе боя: «один ОН против пяти».
Попытка взять филанийского «шамана» наскоком повторилась. Она, как и первая, не привела к желанному результату. Воины в медвежьих шкурах успели отскочить назад, но сбились в кучу, дав тем самым врагу возможность перейти в наступление. Шипы булавы обагрились кровью; один из пяти дикарей упал на колени, закрыв трясущимися ладонями кровавое месиво на месте лица. Патриун стал развивать успех, его булава уже сломала одно древко и пару шлемов из медвежьих голов, как вверху левой лопатки, как раз под ключицей, вонзилось что-то острое и зазубренное.
Миссионер оглянулся, к врагам подоспела подмога. Вокруг было столько урвасов, что о продолжении боя не могло быть и речи. Как бы искусно ни владел человек булавой иль мечом, как бы силен он ни был, но ему никогда в одиночку не одолеть несколько десятков вооруженных мужчин, пусть даже не очень хорошо владеющих боевым оружием. Всего пару секунд священник затравленно смотрел на обступивших его врагов, гадая, дадут ли ему умереть в бою, а затем в незащищенный шлемом затылок ударила сильная боль. Мир померк, духовный наставник филанийской миссии потерял сознание еще до того, как подогнулись его колени, а из могучих рук выпала обагренная кровью булава.
* * *
Настоятель монастыря Деншон поглубже укутался в теплый плед и пододвинул кресло к самому камину. Старость – не радость, в особенности, если большая часть жизни прошла в боях и походах. На стариковское тело не лучшим образом действовала холодная осенняя погода, а из-за непрерывно ливших дождей да свободно гулявших по кельям обители сквозняков мигрень разыгрывалась даже у молодых служителей Индория. В это проклятое время года болели все, во всем монастыре нельзя было найти ни одного монаха с не раскрасневшимся, не распухшим от сырости носом.
Преподобный отец Патриун берег свое тело, и тому была куда более веская причина, чем свойственная всем людям боязнь смерти. За считаные секунды он мог без затраты больших усилий превратиться из дряхлого старца в пышущего здоровьем юношу или зрелого мужчину; мог, но не позволял себе такой вольности. Его миссия, его роль, которую он играл вот уже сорок шестой год, так и оставалась незавершенной, а значит, нельзя было перейти к следующей, более интересной… Это нарушило бы правила – правила, которые он устанавливал себе сам и строго следил за их исполнением. Приняв обличье боевого священника, могущественное существо, один из создателей этого мира, попало в ловушку общественных норм и иерархических законов, расставленную неразумным, недальновидным человечеством.
7 
