Особенно,... 
31 
— Ну что, похож я на Локи, прикованного к скале?
— Еще как, — кивнула я. — Не хватает только змеи с ядом, текущим из пасти.
— А ты стала бы держать чашу над моим лицом? — поинтересовался Клеманс, и мне показалось, что он не шутит.
Я смутилась, а потому сама поспешила отшутиться:
— Только из человеколюбия, Клеманс Стархейм. Мне показалось, сегодня вы исправно напрашивались на наказание.
На губах Клеманса снова заиграла грустная и немного ироничная улыбка.
— Знаю, мисс Справедливость. Я заслужил всеобщее порицание. Ты сердишься на меня?
— Подозреваю, у тебя были причины так себя вести, — уклончиво ответила я и внимательно посмотрела на Клеманса. — Что-то случилось?
Клеманс повернул лицо к лучам заходящего солнца.
— Случилось. И не только сегодня. Знаешь сказку о пастухе и волках? — неожиданно спросил он.
— Ты о чем?
— О той самой сказке, где пастух постоянно кричал «Волки, волки!», а никаких волков не было. И когда эти самые волки действительно пришли, его крикам уже никто не поверил.
— Клем, что случилось? — не на шутку встревожилась я и присела на траву рядом с камнем, на котором сидел Клеманс.
— Ди, не думаю, что ты при всей своей чуткости станешь выслушивать бред сумасшедшего, — ответил он, не поворачивая ко мне лица.
— Я не обещаю, что поверю всему, что ты скажешь, — честно ответила я. — Но обещаю, что ни одна живая душа не узнает о нашем разговоре.
— По крайней мере искренне, — усмехнулся Клеманс и наконец-то повернулся ко мне. Я ожидала увидеть в его глазах что угодно, но только не страх, неподдельный, настоящий страх, который затаился в них. — А что бы ты сказала, Ди, если бы услышала, что я видел призрак?
— Что?! — Я уставилась на него во все глаза. — Призрак?
— Так я и знал, — горько усмехнулся Клеманс, истолковав мою реакцию как недоверие к своим словам. — Волки, волки…
— Погоди, Клем, ты не понял, — тяжело сглотнув, перебила его я. — Я ведь тоже видела призрак.
— Брось меня разыгрывать, это не твоя стихия.
— Клянусь тебе, Клем. Честное слово! Господи, — вымучила я улыбку, — ведь клясться должен ты, а не я.
— И правда, — улыбнулся Клеманс. — Мне казалось, я схожу с ума, Ди. Но я не думал, что ты сходишь с ума вместе со мной.
Его лицо, озаренное лучами заходящего солнца, снова напомнило мне лицо Дика Хантона. Я попыталась отделаться от навязчивой мысли, но это оказалось не так-то просто. Она превращалась в наваждение, которое невозможно было прогнать.
Клеманс молча смотрел на меня, и я не имела представления о том, что творится сейчас в его голове. Мне казалось, из его глаз исчезло обычное лукавство: взгляд сделался мягким и ласковым, по-детски наивным. Я почувствовала, как рука Клеманса добралась до моей руки, и ласковые прикосновения его пальцев были мне приятны. Разум подсказывал мне, что лучше прекратить все это прямо сейчас, но почему-то я никак не могла заставить себя оттолкнуть его руку. Ласки становились все более настойчивыми — его рука скользила все выше и выше, вверх, к моему плечу, а через несколько секунд уже ласково поглаживала шею, укутанную широкой горловиной свитера.
Я уже не видела лица Клеманса — в поле зрения остались лишь его глаза, такие знакомые, такие любимые… Эти глаза, с мыслью о которых я просыпалась столько дней и ночей подряд… Ты мой, только мой, хотелось прошептать мне, и мои глаза закрылись сами собой.
Клеманс принял это за сигнал к действию и приблизил свое лицо к моему. Я почувствовала тепло, которого уже так долго не было в моей жизни. Да, мне хотелось, чтобы он поцеловал меня, чтобы его руки запутались в моих волосах, чтобы его горячее дыхание обожгло мои щеки, виски, губы… Мне безумно хотелось вернуть то, что я потеряла, а точнее, получить то, чего у меня на самом деле никогда не было. Я не отдавала отчета в своих действиях, я утратила контроль над чувствами. Мои плотно сомкнутые глаза видели только одного человека, и, увы, Клеманс им не был. Но его близость, его тепло, его нежные прикосновения усыпляли мой рассудок и заставляли меня принимать желаемое за действительное.
И лишь когда руки Клеманса спустились к моей талии и скользнули под свитер, когда его губы впились в мои обжигающим страстным поцелуем, я наконец очнулась…
Господи, что же ты делаешь! — донесся до меня отчаянный голос рассудка. Это не Дик Хантон, это Клеманс! Ты сделаешь больно и себе, и ему!
31 
