очень нудно 
137 
Большие верховые кони все еще были в диковинку для жителей лесов, и они поспешно отступили, не решаясь встать у них на пути. И все же принц заметил, как воин Эврар выхватил у аббата пращу. В страхе пригнулся к гриве лошади, ожидая в любой миг удара. Но Меченого сейчас интересовал не Гизельберт. Он целился в первого всадника, в руках которого все еще оставалась Эмма. Она слабо пыталась вырваться, и это пугало Эврара, он опасался попасть в нее. Однако он не мог допустить, чтобы эти звери увезли его госпожу. А ведь они уже миновали последние хижины, сворачивали к лесу. Сейчас или никогда!..
Он стремительно раскрутил пращу над головой, метнул камень. В Гильдуэна не попал. Но тяжелый камень с силой ударил лошадь по крупу. Она даже присела на миг, потом заржала, взбрыкнув задом. Гильдуэну пришлось вцепиться в ее загривок, чтобы не упасть, и при этом он выпустил Эмму. Она оттолкнулась от него, оказалась на земле. На миг Эврар зажмурился; показалось, что лошадь Гизельберта сейчас налетит на нее. Но – слава богу! Саврасая Гизельберта сделала скачок. Подними Эмма сейчас голову, лошадь бы задела ее копытами. Но она так и осталась лежать на земле.
Эврар подбежал, кинулся к ней, начисто забыв о своем прежнем желании преследовать насильников.
Эмма была бледна как снег, не подавала никаких признаков жизни. Но сердце ее билось. Он поднял ее на руки.
– Что с ней? Что с госпожой? – окружили его люди.
Эврар молча понес ее через расступавшуюся толпу к дому. Ничего, отлежится, будет жить. Редкой женщине не доводилось переживать насилие. Просто ушиблась, упав с коня.
У ворот даже остановился. Отдал приказ пустить собак по следу. Хотя эти двое, не зная дороги, легко могут погибнуть и так. Эврар почти молился, чтобы они угодили в трясину или стали добычей зверей. Он хотел в это верить, хотя и понимал, что если они выберутся, то еще могут вернуться. Чтобы отомстить.
Глава 11
Сперва Эмма не понимала ничего. Голова у нее нестерпимо болела, а все тело горело, будто ее внутренности, живот, ноги, обожгли огнем. Малейшее движение давалось тяжело, и она стала тихонько стонать.
Потом кто-то склонился над ней. Она узнала Ренулу. Та положила ей подушку под плечи, поднесла к губам деревянную чашку с густым теплым взваром, утоляющим жажду. Эмма выпила все до капли, и пока пила, глядела на Ренулу поверх краев посудины. У той было суровое, мрачное выражение лица, столь непривычное для обычно улыбчивой супруги Вазо.
И Эмма вдруг вспомнила все, обмякла и чуть снова не впала в беспамятство. Но усилием воли заставила себя очнуться, даже приподнялась на локтях.
– Где моя дочь?
Ренула мягко надавила ей на плечи, заставив лечь.
– С девочкой все в порядке. Господин Эврар еще ночью отправил ее вместе с Муммой в монастырь. Герлок в безопасности.
Она поставила пустую чашку на пол, села на скамеечку у ног постели. Стала рассказывать, как они с Вазо еще ночью поняли, что случилось что-то неладное. Но не знали, как быть, пока не появился Эврар, жестом велел им уйти. Когда узнал, что приезжие в башне с Эммой, изменился в лице. Даже хотел кинуться в башню, но потом передумал. Послал за подмогой в монастырь, а сам стал собирать людей, обходить хижины. Госпожа может быть спокойна. Ее мучителей убили. Не всех, к сожалению, двое из них, и этот чертов красавчик в том числе, успели скрыться, но их преследуют, и если настигнут, то будет ли еще двумя смертями больше в лесу – кого это заинтересует.
Эмма молча глядела в потолок. Отворачивалась от хлопотавшей подле нее Ренулы. Она не могла глядеть ей в глаза. Она больше никому из этих людей не сможет смотреть в глаза. Не сможет больше быть их госпожой, их Звездой. Гизельберт и его люди не просто надругались над ней, они уничтожили ее, втоптали в грязь, лишили достоинства. И она попросила Ренулу уйти. Она не хотела никого видеть. Даже Герлок.
Эврар Меченый вернулся лишь с наступлением темноты. Эмма все так же лежала, сжавшись в комок и отвернувшись. Ее растрепанные тяжелые темно-оранжевые волосы свешивались с постели. На заплаканном, распухшем лице горели темно-карие глаза, бездонные, полные скорби.
Эврар осторожно сел на край ложа, взял ее влажную руку в свои, но не стал возражать, когда она ее отдернула. Сидел, потупясь, не в силах ничего сказать. Обычно грубый, сейчас он был предельно осторожен, молчал. Казалось, их обоих охватил жгучий стыд.
Наконец Эмма тихо прошептала:
– Прости меня, Меченый… Ты был прав. Прости меня…
137 
