39 
Эмма резко обернулась.
– Хотела бы я знать, Бруно, что такого необычного углядели вы у меня на затылке, что пялитесь на меня, как бродяга на серебряный солид?
Она сказала это достаточно гневно и краем глаза заметила, как подносившая котелок с варевом Ренула замерла, а Вазо даже слегка привстал со скамьи, переводя взгляд с нее на старосту и обратно.
Но Бруно лишь усмехнулся в усы. У него была своя уверенность – уверенность хищника-самца, привыкшего повелевать и знавшего, что он нравится женщинам. Даже Эмма, несмотря на свой гнев, не могла не отметить, что Бруно хорош собой.
– Разве женщине не приятно, когда мужчина не может отвести от нее глаз?
– Когда мужчина серв, а женщина – госпожа, ему надлежит стоять опустив очи. А если он достаточно дерзок, ему следует изведать плетей.
Улыбка Бруно стала еще шире.
– И кто же, осмелюсь узнать, решится выпороть своего старосту?
Эмма чувствовала, что если сразу же не поставить наглеца на место, то у нее будет много неприятностей с ним.
– Для начала я поведаю о вашей дерзости преподобному Седулию.
Она и не ожидала, что попадет в цель. Бруно тотчас перестал улыбаться.
– А во-вторых, когда в Белый Колодец вернется Эврар, – она все еще не решалась назвать Меченого отцом, – то уж он поступит с вами как с негодным рабом, если не побрезгует марать благородную сталь меча кровью подневольного.
Поздно вечером, укладывая Эмме в ногах разогретые в огне камни, Ренула поведала ей, что лучше подальше держаться от Бруно. Эврар возвысил его, ибо тот прекрасно справляется с работами на руднике, и Бруно бог весть что о себе возомнил. Однако нрав у него – боже упаси! Когда нет Эврара, он считает себя главным в Белом Колодце, и только аббат Седулий имеет над ним власть, ибо запугал его муками ада. Бруно страшится геенны огненной за свои грехи – гордыню, властолюбие и блуд. Ибо он очень падок на женщин, да и они – чего греха таить! – сами льнут к Бруно, и если он протягивает руку – ни одна не может устоять. Поэтому отцы прячут от него своих дочерей, а мужья – жен. Говорят, у Бруно дурной глаз, раз женщины бесятся, стоит ему лишь поглядеть. Он женат, и его жена каждый год рожает детей, но всем известно, что и в Белом Колодце, и в селении святого Губерта у него немало ублюдков. А что касается лесных деревень, то в каждой у него по жене. И никто не может ему противостоять. Один лесоруб схватился было за топор, когда Бруно соблазнил его жену, но староста самого его изрубил, да еще развесил части его порубленного тела в окрестных деревнях: чтобы все знали, что ожидает того, кто выступит против него. Седулий тогда едва не проклял старосту, и Бруно, страшась ада, еле вымолил у него прощение. Но и после этого ничего не изменилось: староста продолжает свои похождения. А господин Эврар и слушать не хочет ни о чем – Бруно его устраивает. Поэтому госпоже лучше не связываться с ним. Она-то, конечно, здесь хозяйка, да батюшка заступится за нее – но ведь недаром говорят, что Бруно наполовину зверь, ибо мать его понесла от медведя, а не от мужа.
Эмма невольно поежилась. «Глупости, – решила она. – Просто староста властолюбив, а здесь ему раздолье. Дикий край, где обнаглевший серв в отсутствие хозяина сам почувствовал себя господином. А то, что он не имеет отказа в женщинах, – так разве власть не суть мужского очарования?» И она вспомнила другого властолюбца, который завораживал ее своим честолюбием, силой, дерзостью, вспомнила своего варвара, которым так гордилась, к которому ее так влекло.
И опять разум запретил думать о прошлом. Лучше уж размышлять, как приструнить дерзкого серва, который возомнил себе… Даже смешно! А вот что не смешно, это то, что он так взволновал Эмму. И не только тем, что напугал и разгневал. В глубине души она понимала тех женщин, что теряли от Бруно голову. Было в нем нечто притягательное. И сама она не потому разозлилась, что он дерзок, а потому, что почувствовала, как от его взгляда что-то растаяло в душе. Эмма задрожала от собственных мыслей: оказаться в руках этого дикаря?!. Это было бы ужасно… и сладостно – ощутить себя слабой и беззащитной перед его животным обаянием.
Ночью она проснулась вся в холодном поту. Ей снилось, что на нее набросился медведь. Хотя она не знала, был ли это зверь или староста под его медвежьей шкурой.
– Ужасно… – прошептала она, стряхивая наваждение, вслушиваясь в ровное сонное дыхание спящих. – Ужасно, когда даже привлекательный мужчина олицетворяет собой страх и боль.
39 
