очень нудно 
71 
– Тьерри! – возмутилась Эмма, но больше с деланной обидой, нежели всерьез. – Разве ты не знаешь, кто твой отец? – И добавила, отводя глаза: – И мой тоже.
Но он продолжал смеяться.
– Даже если вы поклянетесь всеми святыми, что вы родня воину Эврару, я и тогда не поверю. Я наблюдал ваши отношения, когда господин Белого Колодца был здесь. И готов в доказательство взять в руки каленое железо, что между вами столько же родства, как между мной и Далой, к примеру.
И, схватив собаку за морду, он чмокнул ее в нос и тут же был повален ею, когда она радостно принялась его облизывать.
Эмма предпочла отшучиваться.
– Видишь, Дала признает тебя за своего.
Но Тьерри неожиданно стал серьезен. Оттолкнув овчарку, он умостился у ног Эммы.
– Некоторые – Бруно, к примеру, – поговаривают даже, что вы совсем не дочь Эврару, а… его женщина.
– О нет! – даже ужаснулась Эмма. И стала кричать, что только такой распутник, как Бруно, мог распускать о ней подобные толки.
Но Тьерри даже заступился за старосту.
– Но подумайте, госпожа: Эврар привозит в свою усадьбу дивно красивую женщину, которая к тому же еще беременна. «Дочь», – сообщает он. Но вы похожи на него не более, чем вон та ель на струю в водопаде Эльфов. Да вы и сами, упоминая Эврара, ни разу не обмолвились о нем как об отце.
– Моя Герлок не от Эврара! – стукнула кулачком по земле Эмма.
– Но и не внучка ему, – улыбнулся Тьерри. Его словно забавляла горячность «сестры». А потом он добавил уже серьезно, но с каким-то болезненным напряжением: – Поклянитесь мне тогда, что вы дитя господина из Белого Колодца! Скажите мне это – и я тотчас уйду.
Эмма давно поняла, что Тьерри уверен, что они не брат и сестра. Да и не только он. Но сейчас незаконнорожденный сын Меченого ждал от нее подтверждения этого. Ему требовалось только одно слово, но она не могла решиться солгать. Да и не хотела. И она смешалась под напряженным взглядом Тьерри, а потом опустила ресницы, и на щеках ее появились ямочки.
А Тьерри вдруг склонился к ее ноге и нежно коснулся губами ее щиколотки. Но, когда Эмма попыталась вырваться, он не отпустил ее.
– Так вы мне не сестра?
Она медленно отрицательно покачала головой. Попыталась вырваться, но слабо, без желания.
«Господи, дай мне силы уйти! Я совершу глупость, если поддамся ему. Потом я буду сожалеть».
Она не двинулась с места. А Тьерри, все так же не поднимаясь, взял ее ногу в ладони и осторожно целовал губами каждый палец, и от прикосновений жарких губ Эмма слабела. Чувствовала, как от ласки Тьерри по ногам пошло тепло, как разлилось в низу живота, поднялось к сердцу. И она задрожала. Нет, она словно бы мелко вибрировала, не в силах отвести от склоненной черноволосой головы внизу туманного взгляда. И она не воспротивилась, когда его рука медленно подняла подол ее платья до колена, и губы Тьерри стали скользить вверх, поцелуи стали жадными, обжигающими, покоряющими… И, словно обессилев, она откинулась на траву, раскинув руки.
Что его руки делали с ней!.. Что его губы делали с ней!.. Казалось, она отзывается каждой своей клеточкой на эти прикосновения, и когда его силуэт возник над ней, заслоняя солнце, она сама обняла его, сама открыла губы навстречу его поцелую. Как давно ее никто не целовал! И Эмма отвечала на поцелуй Тьерри, уже не думая, что он простой виллан. О, как упоителен был этот поцелуй!
Тьерри играл ее губами, обводил языком их контуры, нежно обхватывал их ртом. И Эмма отвечала ему со страстью, которая так давно была запрятана глубоко в ней и теперь радостно рвалась наружу, делая ее свободной и раскованной. И она сама нетерпеливо сорвала с него тунику, ее ладони скользили по его теплой гладкой коже. Она задыхалась, когда он расшнуровал ее платье, стал покрывать поцелуями полушария ее груди, не спеша ласкал. И Эмму словно закружил бурный водоворот, уносил, сметая все на своем пути.
Вой волка раздался совсем близко. Долгий, полный тоски и ярости одновременно. Эмма вздрогнула и широко открыла глаза. Солнце ослепило ее, но звук жуткого воя заставил заледенеть кровь. Тьерри тоже словно очнулся, подскочил, вглядываясь в сумрак леса.
– Волк? Днем? Сейчас?..
Эмма резко села. Волчий вой оборвался на самой высокой ноте. И вмиг наступила такая тишина, что ей стало даже страшно. Волк не выходит на охоту днем, в летнюю жару. Он ждет ночи, когда тоска и одиночество заставляют его поднимать голову к луне и исторгать свою песнь печали.
71 
