69 
Они расстались на перевале у креста. Видегунд не хотел идти в долину. Оглядываясь, Эмма видела, как он припал к распятию, жарко молился. Дикий человек. Что-то гнетет его. Жаль, что ей не удалось уговорить его спуститься в монастырь. Отец Седулий всякий раз очень радовался, когда Видегунд посещал его обитель. Он знал Видегунда с детства и, видимо, искренне любил и жалел юношу.
Любил ли кого-нибудь Видегунд? К людям, считавшим его безумным, или к тем, кто был с ним мягок, он относился с одинаковым равнодушием. Это было высокомерие эльфа, бог весть как затесавшегося среди смертных, в сознании которого странным образом переплетались религиозный пыл и одиночество. И Эмму смущало поклонение дикого юноши, который смотрел на нее, как на икону, но вздрагивал и удивлялся, замечая ее испачканные сыром руки, или, когда она возилась с дичью и пачкалась в крови, его взгляд туманился, словно он испытывал страдание. Этим он злил Эмму. Одновременно ее задевало стремление глядеть на нее издали и тянуло порой, когда он посещал усадьбу, растормошить его, пошутить, заткнуть соломинку за ворот или плюхнуться ему на колени. Он пугался в таких случаях так, будто она совершает святотатство. Наверное, так же вели себя с ним и деревенские красотки, что заставило его совсем удалиться, одичать. Странный Видегунд.
Герлок завозилась в седле. Эмма перехватила ее поудобнее. Уже слышался запах дыма и лай собак в селении Святой Губерт. Она пришпорила коня. Ее тянуло к людям, к их незатейливой шумной жизни. Она была совсем живая, в ней ничего не было от святой Девы Марии, возвышенной и неземной, какую стремился в ней видеть Видегунд.
Настало второе лето жизни Эммы в Арденнах. Обычные заботы, маленькие радости, постоянная работа. Порой ей начинало казаться, что не было осады Шартра, крещения Нормандии, что никогда она и не помышляла о титуле герцогини Лотарингии. Она жила среди суеверных россказней и посещений служб в монастыре, порой замечала, что сама начинает верить в скрывающихся в чащобах леса великанов, а в безумную ночь праздника солнцестояния удалялась в одну из монастырских келий, читала древние манускрипты, чтобы не думать о шальной любовной вольнице леса, чтобы подавить в себе желание натворить глупостей. Ибо даже в этой череде однообразных дней она не забывала, что по рождению принцесса, и эта непоколебимая уверенность в благородстве собственного происхождения удерживала ее от неосмотрительных поступков. Глупостей ли?.. Она погружалась в чтение скорби Андромахи, чтобы не думать, не сомневаться, не желать.
Однажды, собирая травы, Эмма обнаружила стекающий по уступам скал красивый водопад. На широкой площадке внизу, где водопад переходил в ручей, образовалась тихая заводь за завалом каменистых обломков. Вода здесь была удивительно чистой и теплой.
Эмма ощутила огромное желание окунуться в нее. Нет, не мыться в теплой баньке, а ополоснуться этой чистой горной водой. Она отставила корзину и, заметив, что ее черная овчарка ведет себя спокойно, быстро сбросила одежду. Вода приняла ее, как в объятия. Эмма вытащила шпильки из волос, и они упали в воду тяжелой рыже-оранжевой в ярком солнечном свете гривой, поплыли по воде, как водоросли, сразу потемнев.
Эмма дурачилась в воде, как ребенок, плескалась, порой вставала у скалы под струи ледяной воды водопада. Когда зубы начинали стучать от холода, она прыгала на мелководье, и теплая вода окутывала ее. Нет, решено, завтра она непременно придет в это чудное место с Герлок. Пусть и ее малышка получит удовольствие от купания.
Там, где за завалом камней вода была гладкой как стекло, Эмма, взобравшись на один из валунов, долго разглядывала свое отражение в воде. У нее не было зеркал и если, заплетая волосы, она могла глядеться в кадку с водой, а, оправляя платье, увидеть свое отражение в водах ручья, то посмотреть, какая она вся, она смогла лишь сейчас. Да, после голодной зимы она исхудала и никак не могла вновь набрать вес. Но грудь ее оставалась все такой же полной и подымалась почти что вызывающе. Белая, круглая, как у юной девушки, она была бы очень красивой, если бы не алый рубец шрама между ее нежных полушарий. Эмма даже расстроилась, видя, как сильно он заметен и почти не посветлел со временем. Но ее ноги оставались все такими же длинными, стройными, легкими и крепкими одновременно, хотя бедра несколько раздались вширь после вторых родов. Теперь она даже вынуждена была отказаться от опояски, такой вызывающий вид у нее становился, когда на фоне округлых бедер подчеркивался тонкий изгиб талии. Эмма носила грубые прямые туники, чтобы не слышать за спиной восхищенных мужских перешептываний, не видеть горящего блеска в их глазах. А вот сзади на бедрах и ягодицах все еще оставались белесые шрамы жестокой страсти Леонтия. Эмма огорчилась, увидев, как они заметны. Шрамы украшают лишь мужчину, для женщины они – след перенесенных унижений. Господи, не дай ее маленькой дочурке изведать все, через что прошла ее мать!
69 
