97 
Она и тут была права. Хотя Джек держался в форме: иначе просто не выдержать многочасовые концерты, бывшие его «торговой маркой», все равно вряд ли мог бы сладить с тридцатиоднолетним профессиональным спортсменом.
– Это еще не все, – добавил он, поднимаясь. – Потом мы с Дином поговорили... вернее, говорил я. Признался во всех своих грехах. Абсолютная честность. Нет нужды говорить, как он был потрясен.
– Оставь его в покое, Джек, – устало бросила она. – Достаточно он нахлебался дерьма от нас обоих.
– Верно, – кивнул он. – Пожалуй, лучше не будить Райли. Ничего, если она переночует у тебя?
– Разумеется.
Она отвернулась, шагнула к двери, и он почти сбежал вниз.
Почти. Но не совсем.
– Неужели тебе нисколько не любопытно? – спросил он, оглядываясь. – Неужели не хочешь знать, как сложилось бы у нас теперь?
Ее рука замерла на дверной ручке. Прошло несколько долгих секунд, прежде чем он услышал голос, удивительно напоминавший лязг металла:
– Ни в малейшей степени.
Райли не слышала, о чем говорили отец и Эйприл, но их голоса разбудили ее. Было так приятно лежать и знать, что они беседуют. Они вместе сделали Дина, так что, наверное, когда-то любили друг друга.
Райли почесала ногу большим пальцем другой. Сегодня было так весело, что она совсем забыла о своих бедах. Эйприл давала ей здоровские задания: поискать цветов для букета или принести воды для маляров. А днем они с Дином катались на велосипедах. Езда по гравию требовала немалых усилий, но он ни разу не назвал ее дурой и тупицей и даже попросил побросать ему завтра мяч для тренировки. При мысли об этом она нервничала и волновалась, наверное, все обойдется. Правда, очень не хватало Блу, но когда она спросила о ней Дина, тот перевел разговор на другие темы. Райли надеялась, что он и Блу не разорвали помолвку. Ее ма только этим и занималась.
Она услышала шаги Эйприл и, натянув простыню до подбородка, замерла на случай, если та решит перед сном взглянуть на нее. РаЙли уже заметила, что Эйприл беспокоится о ней.
Через несколько дней Блу сказала себе, что Дин хорошо сделал, забыв о ней. Кроме того, ей необходимы силы и здравый смысл, чтобы справляться с Нитой.
И все же она ужасно по нему тосковала. Хотелось бы верить, что и он скучает по ней. Но зачем ему она? Он ведь получил, что хотел.
Старое доброе одиночество вновь стало ее спутником. Нита решила, что должна быть на портрете рядом с Танго, но при этом требовала, чтобы Блу нарисовала не ее теперешнюю, а какой она была когда-то. Это потребовало многочасового копания в альбомах с вырезками и фотографиями. Увенчанный алым ногтем палец Ниты тыкал то в одну страницу, то в другую, указывая на недостатки тех, в чьей компании она фотографировалась: своей коллеги – преподавательницы танцев, распутной соседки по комнате, длинного списка мужчин, делавших ей пакости...
– Интересно, хоть кого-то вы любили? – раздраженно спросила Блу в субботу утром, когда они сидели в гостиной на белом
велюровом диване, окруженные фотоальбомами.
Нита перевернула страницу шишковатым пальцем.
– В свое время я любила всех и каждого. Была наивна и слишком плохо разбиралась в природе человеческой.
Несмотря на досаду Блу, так и не сумевшей начать портрет, она находила странное очарование в изучении истории жизни Ниты – от юности, прошедшей в Бруклине во время войны, до часто упоминаемых пятидесятых и начала шестидесятых, когда она преподавала бальные танцы. У нее был короткий брак с актером, которого Нита обозначила как пьяницу, после чего она продавала косметику, работала моделью на показах торговых фирм и была гардеробщицей в модных ресторанах Нью-Йорка.
В начале семидесятых она познакомилась с Маршаллом Гаррисоном и вышла за него замуж. На свадебном снимке красовалась платиновая блондинка с начесом, сильно подведенными глазами и светлой губной помадой, с обожанием смотревшая на представительного пожилого мужчину в белом костюме. Стройные бедра, длинные ноги, упругая кожа без единой морщинки, словом, – женщина того типа, от которого мужчины шалеют.
– Он считал, что мне тридцать два, – пояснила Нита. – Ему было пятьдесят, а мне становилось плохо при мысли о том, что случится, когда он пронюхает, что на самом деле мне сорок. Но он сходил по мне с ума и плевать хотел на возраст.
– Здесь вы такая счастливая. Что случилось потом?
– Я приехала в Гаррисон.
Переворачивая страницы, Блу наблюдала, как открытая улыбка Ниты постепенно становится горькой.
97 
