68 
Рама начал судорожно собирать вокруг себя собственный Жар, еще не зная, что собирается делать: сопротивляться отцу или исполнять веление… но сознание вдруг изогнулось вьюном и ускользнуло в багровую бездну.
Про виденное в бездне Рама не рассказывал никому и никогда. Потому что на водах Предвечного океана, на листе лотоса-гиганта, поддерживаемого извивами змея Шеши о тысяче голов, возлежал Опекун Мира. Из пупка прекрасного божества произрастал стебель с цветком на конце, и в венчике восседал кто-то очень похожий на Брахму — Созидателя. В трех руках из четырех Вишну сжимал метательный диск, дубинку и раковину, правая верхняя находилась в положении «варада-мудра», означая наделение благами и покровительство.
Опекун ласково улыбнулся Раме, океан взволновался — и все исчезло. Как не бывало. Остался ашрам Пламенного Джамада, взбешенный отец и мать с перерезанным горлом.
Рама стоял и переводил взгляд с трупа матери на нож для разделки добычи. Пальцы его разжались, самовольно приняв положение «варада-мудра», и нож упал на землю.
Разное станут говорить люди: что Рама зарубил мать Топором-Подарком, повинуясь велению отца, что, успокоясь, Пламенный Джамад пожаловал сыну право трех желаний, и Рама пожелал жизни матери, разума братьям и счастья себе… Впрочем, с тех пор никто не встречал в этом мире жену вспыльчивого отшельника, братья Рамы не славились доскональным знанием Вед, а что касательно личного счастья Рамы — об этом надо было спросить у него самого.
Достоверно известно лишь одно: вскоре страшное покаяние матереубийцы потрясло Трехмирье. Не было случая, чтобы человек, Бог или демон предавался столь чудовищной аскезе, и никогда такое количество Жара-тапаса не концентрировалось в одном месте. Чем-то это напоминало покаяние ужасного ракшаса-Десятиглавца, который под конец стал отрезать одну за другой и кидать в пламя костра собственные головы…
Боги и смертные с ужасом ждали развязки: подобная аскеза обычно заканчивалась получением дара, грозившего катастрофой.
Прервать же покаяние было невозможно: аскета во время обрядов и умерщвления плоти не уязвляет даже громовая ваджра Владыки Тридцати Трех, а Рама был истинным сыном Пламенного Джамада.
И наконец к неистовому аскету явился не Брахма-Созидатель, хотя именно он раздавал дары в подобных случаях, не Вишну-Опекун, хотя именно ему стоило бы озаботиться состоянием мироздания…
К Раме явился Шива-Разрушитель.
4
— …Ему я рассказал все.
Рама облизал пересохшие губы и вернулся к прерванному занятию.
Игла проворно сновала в обманчиво корявых пальцах аскета, и беззвучно мычал в ночи белый бык с лезвия секиры, чей металл оставался ледяным даже в пламени.
— И он подарил тебе топор? — голос подвел юношу, и вопрос вышел невнятным.
Но учитель понял.
— Да. Он подарил мне топор. И сказал, что, пока дар Шивы со мной, любой чужой воле, даже воле самого Шивы, заказана дорога в сознание Рамы-с-Топором. Больше я не совершал поступков, за которые делил бы ответственность с кем-то посторонним. Месть за отца, избиение кшатры, твое ученичество — это был я и только я.
— И ты думаешь, что эта девушка… что Сатьявати…
— Я ничего не думаю, малыш. Я предполагаю. И плохо верю в случайности. Наверное, потому, что именно в результате случайности родился таким, каков есть. Уверен, тебе рассказывали в поселке, как моей матери и бабушке в период их одновременной беременности…
Гангея кивнул. Он сто раз слышал, как к матери и дочке (второй было семнадцать, первой — тридцать три) явился святой брахман (не Дурвасас ли?!) и велел перед родами обнять деревья. Матери, жене царя-кшатрия, было ведено обнять ашваттху, древо воинов, дочери, жене брахмана, — святую удумбару. Но женщины впопыхах перепутали деревья, и волей судьбы у царицы родился кшатрий с устремлениями брахмана. А более расторопная дочь вымолила себе дар: жрец с воинскими наклонностями родился не ее сыном, а ее внуком.
Так и вышло, что родной дядя Рамы-с-Топором, сын торопливой царицы, царственный мудрец Вишвамитра, что значит Всеобщий Друг, потряс аскезой Трехмирье и добился для себя смены варн, из кшатрия став брахманом.
Ну а Парашурама и был тем внуком, брахманом по варне, но воином в душе.
Гангея еще раз кивнул и вдруг подумал, что больше не станет завидовать своему учителю. Подобной судьбы и врагу не пожелаешь — какая уж тут зависть!
68 
