32 
Скажи кто равийцам, что они гордятся магом-земляком, что страсти, какими они стращали приезжих и самих себя – тоже предмет их гордости, жители бы возмутились, в драку бы полезли, лишь бы не согласиться с истинной правдой. Тем паче что ущерба от Симона городу не было; почитай, одна прибыль.
Когда маг вдруг исчез, Равия содрогнулась от горя. Каждый почувствовал, что в жизни его, скучной и монотонной, потерялся смысл, единственная заноза, какая придавала вкус существованию. Бондари и медники, купцы и лекари, солдаты и подмастерья – на углах и перекрестках, базарах и площадях, в чайхане старого Рашида, где испокон веку решались судьбы мира, равийцы спорили: куда подевался Симон? Жив ли? Вернется – или надо бросить надежды, оплакав великого?
День спорили. Месяц.
Год.
За спорами никто не услышал, как в полночь у дома Остихароса села птица, непохожая на птицу. Шума она произвела не больше, чем перышко, опустившееся на мостовую. С ее спины, кряхтя и охая, слез человек, дождался, пока летучая тварь взмоет в поднебесье, и зашел в калитку. Малые воротца распахнулись перед ним, виляя створками, как пес – хвостом. Шепот раздался на вершинах башен, бормотание и смех, и синие огни вспыхнули на зубцах смотровых площадок.
– Тихо! – велел человек, и шум смолк.
Он брел к дому через маленький, ухоженный сад, часто останавливаясь. Левую руку он придерживал правой, вздыхая от напряжения. Казалось, безумец-скульптор высек руку из гранита, для памятника, и живому носить ее было тяжелей, чем каторжнику таскать свои кандалы. Когда человек уже всходил на крыльцо, навстречу ему выбежал толстяк Римингал – верный слуга мага с давних пор.
– Хозяин!
И, припав к ногам Симона, толстяк зарыдал.
– Согрей мне воды, – велел Симон. – И собери на стол. Умираю от голода.
– Вы живы, хозяин! Я верил, да… я говорил им…
Видя, что маг валится с ног от усталости, Римингал попытался забросить руку Симона себе на плечо, желая послужить опорой – и упал на колени, не справившись с тяжестью.
– Это Шебуб, – криво усмехнулся маг, баюкая конечность. – Шебуб Мгновенный, отродье Сатт-Шеола. Мы бились в подземельях Шаннурана, а потом – еще ниже. Наверное, можно сказать, что я одержал победу. Во всяком случае, я жив больше, чем Шебуб.
Свет, сочившийся из дома, сплелся с мерцанием звезд. Стало видно, что рука действительно похожа на камень – грязно-серого цвета, выветренный, в трещинах и разводах. Какой ценой удавалось Симону сохранять контроль над телом, осталось тайной. Цена эта была написана на осунувшемся, изможденном лице, цена крылась в морщинах, более резких и глубоких, чем обычно; и углы рта старого мага еле заметно подрагивали.
– Что Пула? – спросил он в прихожей.
– Спит, – прошептал Римингал, утирая платком слезы. – Я сейчас разбужу ее, да. Пусть бежит на кухню…
Симон улыбнулся, узнав, что кухарка не бросила его.
– Не надо. Не мешай Пуле спать. Дашь мне холодной говядины и овощей. Карши тоже спит? Он здоров?
– Карши нет, – вздохнул толстяк, пряча глаза.
– Где он?
– Ушел. Искать ушел, да…
– Кого искать?
– Вас, хозяин.
Двенадцать лет назад к воротам Симонова дома подкинули младенца. Надо обладать извращенным чувством юмора, или милосердия, чтобы предложить ребенка не имеющему семьи, одинокому старику-магу. В Равии судачили, что милосердием здесь и не пахло. Дитя бескорыстно отдавали для тайных обрядов: сделать гомункула или расплатиться с вечно голодными демонами. Как бы то ни было, кухарка Пула вцепилась в младенца хваткой, достойной тигрицы, и заявила, что оставит дом благодетеля, если…
Симон пожал плечами.
– Будет мешать, превращу в жабу, – сказал он.
– Не будет, – заверила Пула.
Мальчишка рос тихим и безобидным. Ему дали имя Карши – «случайный» по-равийски. Пулу он звал мамой, Римингала – дядей, а Симона – хозяином. Толстяк-слуга однажды донес магу, что на базаре, когда не слышат взрослые, малыш в разговоре со сверстниками называет Симона дедушкой.
– Выпороть? – поинтересовался Римингал. – Запретить?
– Это он, чтоб не били, – объяснил Симон, пряча усмешку. – Оставь ребенка в покое.
Странное дело – Симон Остихарос, известный среди жрецов Кхалоса и алхимиков Латерны как Остихарос Пламенный, привязался к мальчишке. Дряхлею, думал маг. Утрачиваю твердость духа. Вон, торчит за спиной, сопляк, а я не гоню. Что это, хозяин? Это книга. А что в книге, хозяин? В книге – руны. А что в рунах, хозяин?
32 
