Особенно,... 
13 
Наконец Чарли Купер и Кейт Браун договорились о созыве трехнедельной конференции под эгидой Всемирной продовольственной организации в Стамбуле. Делегаты, все еще находившиеся у себя дома, были оповещены по телефону – по баснословно высокому тарифу, – что честь принимать их у себя предоставлена Турции, а не Лондону.
Вопреки первоначальным планам оказалось, что Кейт теперь будет занята до середины июля в лучшем случае, а если возникнут новые проволочки, то и намного дольше. Она хорошо понимала, что не имеет права плыть по течению. Может быть, именно сейчас самое время обстоятельно разобраться в своих ощущениях, постараться понять, что с ней происходит, что за леденящий душу ветер вдруг подул ей в лицо. Нужно же, наконец, проанализировать те неистовые и неуправляемые взрывы чувств, которые сотрясают ее душу, стоит ей подумать о муже и о детях – особенно о муже. Теперь, когда у нее оказалось так много свободного времени, она просто не знала, куда себя девать; давно позабыв, что такое досуг, она понимала, что ее эмоции растрачиваются впустую, их объекты находятся далеко, настолько далеко, что никак не могут проявить свое отношение к ее чувствам, соглашаться с ней или протестовать. Какой смысл любить, ненавидеть, желать, обижаться и тосковать – и все это порой на протяжении одного часа, – когда ты оторвана от своих, варишься в собственном соку, а вокруг вакуум; все равно что разговаривать самой с собой, безумие какое-то… В этом смысле даже хорошо, что у нее будет занятие. По крайней мере, еще на месяц. Она пошла по магазинам и накупила себе платьев. А потом докупила разные дополняющие туалет мелочи. И дело не в том, что новые ее вещи очень уж сильно отличались от тех, что она носила всю свою взрослую жизнь, – нет. Суть заключалась в том, как она собиралась их носить.
Перед огромными зеркалами магазинов останавливалась женщина и холодным критическим оком разглядывала свое отражение: женщину, которой чуть перевалило за сорок, с почти не изменившейся со времен юности фигурой – дюйм в ту или другую сторону не имел решающего значения, – с красивыми каштановыми волосами, подкрашенными, конечно, ибо седина пробивалась все стремительнее. Выражение холодного любопытства недолго оставалось на ее лице – оно сменялось другим, доверительным, какое бывает у женщины при сговоре с сообщницей, а отсюда недалеко уже и до разъедающей душу «иронической» гримасы…
Нет, нужно отступить на шаг, оглядеть себя всю с головы до ног и убедиться, что по ту сторону зеркала стоит миловидная светская женщина, находящаяся на пороге увядания. Все еще на пороге – она до сих пор не решилась перешагнуть невидимую грань. Бесстрастно, как бы со стороны рассматривая свое изображение, она, не покривив душой, могла сказать, что все, чем она обладала четверть века тому назад, когда покоряла своих молодых воздыхателей, в том числе и будущего мужа, не отличалось от того, что она видела сейчас в зеркале. Нет, не отличалось, а возможно, даже стало лучше: ведь недаром же она покупала столько химических препаратов и медицинских снадобий, так соблюдала диету, так ухаживала за волосами, зубами, глазами – на что она была бы похожа сейчас, в ее возрасте, если бы родилась где-нибудь в трущобах Бразилии?
Но что-то действительно было в ней другим… что-то неуловимое, за что ей никак не удавалось зацепиться. Снова суть была в ее душевном состоянии, в том невидимом, что она носила в себе. Причина того, что она в молодости, обладая тем же набором женских прелестей, что и сейчас, привлекала сердца мужчин, в то время как теперь этого не происходило или происходило, но не чаще, чем у любой другой женщины ее возраста (из того меньшинства, которое еще не отказалось от желания нравиться, в отличие от основной массы женщин, в силу ряда причин, в первую очередь из-за бедности, выбывших из игры), крылась в этом тонком вопросе «душевного настроя». Она не достигла той стадии женской притягательности, когда женщина сама начинает излучать флюиды, как бы зовущие: Я всегда к вашим услугам, придите и вкусите. С ней этого не произошло, потому что она слишком долго оставалась женой и матерью, которую никакие мужчины, кроме собственного мужа, никогда не интересовали, разве что изредка и ненадолго.
В отношении этой стороны брачной жизни, такой сложной, щекотливой и чреватой конфликтами, у супругов Браун был выработан свой семейный кодекс – штамп. Вполне на уровне сегодняшнего дня, без каких бы то ни было отклонений… Однако Кейт видела, что общепринятые штампы брачных отношений в жизни шли вразрез со всем тем, что они с Мэри Финчли во время их так называемого «бабьего трепа» считали непреложными истинами. Почему она так много думает о Мэри? Если говорить начистоту, то Кейт была неприятно поражена реакцией старинной приятельницы на сообщение о своем предстоящем устройстве на работу. Мэри рассмеялась ей в лицо – этот смех подруги всегда казался Кейт оскорбительно-грубым – и заключила:
13 
