35 
— Огвянь, слы-ы-шь? — протянул Алан. За последние полчаса речь у обоих изрядно ухудшилась.
— Не. А чо? Я в натуре, Мэри. Вот ты видишь, блин, такого парня, как я, грязного супермонстра, футболка, джинсы — все в облипон, блин, весь расклад.
И о чем ты тогда, бля, думаешь? О Т-Р-А-Х-А-Ч-Е, перепихоне, вот и вся ботва. Чо, не так?
— Расс, — мычал Алан.
— Верняк. Колись, чо так, блин. Все пучком, крошка, за тебя. Ты наша добрая фея.
— Да, за тебя, — подключился Алан, поднимая стакан.
— Слышь сюда, девуля, — продолжал Расс. — Ты, бля, тут нам все, б-блин, прям озарила, всю нашу ботву. Взбодрила житуху. Верняк. Эта, прежняя, была просто телятина. Старая пуделиха.
— Не-е. Да, точно. Я за.
— Не. Бля. Я сказал, — внушал Расс. — Так и есть.
— Да, блин, то-очно, — поддакивал Алан.
— Я чо говорю. А голосок? Да у нее речь, как у реальной принцессы, блин.
— Стопудово. Граффиииня наша…
— Да чо там, королевна, мля, братан. Точняк. Могу слушать ее, мать твою, день и ночь. За тебя, Мэри. Наша добрая, блин, фэя!
«Видите? — хотелось ей сказать. — Я хорошая. Я добрая. Правда же?»
Мэри оглядела зал. Народу было не так чтобы совсем уж битком, и все же угаром и многолюдностью это заведение походило на то, в котором они проводили время с Шерон, Джоком и Тревом на второй день, как она себя помнила. Но окружающее уже не казалось таким шумным и пестрым, как в первое время. Нет, конечно, все по-прежнему было необычайно интересным, удивительным и чудесным: видишь, как вон та дама со сдавленным вздохом отрывает взгляд от вечерней газеты, направляя его на изукрашенное пятнами окно, как этот мужчина пытается подавить в себе приступ любви к своему смиренному псу, лежащему под столом, уткнувшись носом в лапы? Так-то оно так, но этого все равно не хватит, чтобы занять мои мысли, даже здесь, с друзьями, когда мы вместе тратим деньги, заработанные на продаже времени. Я становлюсь такой же, как другие люди, подумала она. Такой же, как другие люди. Я испытываю страх и стараюсь отгородиться от настоящего. * * *
Но ведь это неизбежно, Мэри.
Жизнь соткана из страха. У кого-то страх входит в ежедневный рацион — на завтрак, обед и ужин. Некоторые только этой похлебкой ужаса и живы — изо дня в день ничего, кроме страха. Я и сам иногда хлебаю этот супчик. Когда мне его несут, я пытаюсь как-нибудь отвертеться и отправить его обратно на кухню. Но порой мне становится так страшно, что приходится съесть весь этот ужас и облизать тарелку.
Не ешь этот страшный супчик. Отошли его обратно.
Некоторые живут страхом, а другие, наоборот, преисполнены уверенностью. А ты? Смелость — не твой конек, понятное дело. Я так говорю, потому что знаю, потому что смелость вообще не очень-то в ходу. Даже самые уверенные в себе леди и джентльмены, по правде говоря, не так уж в себе уверены. Впрочем, как и все остальные. Уверенность нам заменяет страх. (Если только не то последнее, что зовется безумием.)
Все боятся, что в них скрыта загадка, которую когда-нибудь разгадают другие люди. Нас переполняет страх: нам кажется, что наша жизнь — чья-то шутка и в один прекрасный день все это обязательно заметят и выведут нас на чистую воду.
Знаешь, например, что в данную минуту больше всего пугает бедолагу Алана? Он дрожит при мысли о том, что в самое ближайшее время Расс и Мэри отправятся в какой-нибудь закуток для продолжительных истерических занятий сексом. Его просто-таки трясет от этой догадки. Он живо представляет себе, как Мэри приспускает белоснежные трусики, робко оглядываясь через плечо, в то время как ухмыляющийся Расс воинственно нависает над ней на кровати. А еще Алан видит, как он сам, абсолютно лысый, похожий на представителя будущей расы, замер и не мигая наблюдает за всем этим действом из некоего укрытия. Расс, со своей стороны, жутко боится, что Алан расскажет Мэри или что Мэри сама ненароком узнает, что он, Расс, не умеет ни читать, ни писать. (У Расса есть еще одна героическая слабость: он отказывается признать, что у него невероятно крохотный член. Здесь он, конечно, не прав: ему давно пора с этим смириться, ведь его член действительно на редкость невелик.) Мэри, в свою очередь, продолжает опасаться притаившейся в ее сумке бумажки с адресом. Еще ее страшит Принц и все то, что он знает. Она боится, что в каком-то существеннейшем смысле ход ее жизни уже предопределен и что та жизнь, которую она проживает сейчас, — не более чем отблеск чужой жизни, ее зеркальное отражение, тень… Все, что она видит, смыкается какой-то гранью с той жизнью, как бензиновые разводы на стекле, как мелькнувшие в пламени лица, как другие люди, спешащие куда-то сквозь блики света, — те образы, которые должны открывать нам что-то или вскоре откроют, обнажат перед нами какую-то правду. Или уже раскрыли перед нами что - то такое, чего мы в свое время не заметили и больше никогда не увидим.
35 
