Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
76 
Тонио сел в темноте. Не заметив, как покинул теплую расщелину постели, оказался у окна, почувствовал на лице соленый морской бриз, пойманный в ловушку этой комнатой с низким потолком. Мысль о том, что он может коснуться головой крыши, неожиданно накатила на него волной ужаса. Он сжался на подоконнике, обхватив себя руками. Огни города расплывались перед его глазами. Из какой-то далекой таверны доносилась ритмичная музыка. Или это были уличные певцы, бродящие по пологим склонам? Он открыл рот, словно хотел глотнуть побольше воздуха, и закрыл глаза.
Снова сны.
Лето. Жара. Такая, как сейчас. Она словно висит в огромных пустых залах палаццо. Он пересчитывает кусочки стекла, из которых составлено окно. Их около сорока. Он лежит голый в постели с матерью. Ее бюст обнажен, и он любуется ее прекрасными грудями. Жара увлажняет ее локоны, спускающиеся ей на лоб и щеки. Она шевелится, поворачивается к нему, так, что стонет матрас, приподнимает его, притягивает к себе, и он ощущает голой спиной жар ее грудей… Ее губы щекочут волосы на его затылке…
О-о-о-о-о-о Боже, не-е-е-ет, это сон!
Звенит звонок.
Все начинается снова.
– Надень красный кушак!
– Не буду!
– Ты хочешь, чтобы тебя выпороли за это?
– Я не хочу ничего.
«Почему мне никогда не снится, что я держу его в руках, и он не может вырваться, убежать от меня, и я могу сделать с ним то же, что он сделал со мной, сделал со мной? Где он, такой сон?»
– Чего ты надеешься этим добиться? – Гвидо Маффео ходит по комнате взад и вперед. – Скажи мне, Тонио! Поговори со мной. Ведь ты сам согласился быть здесь, я не заставлял тебя. Чего ты хочешь добиться этим молчанием, этим…
– Я не могу выносить это. Я не могу спокойно выносить эти лица, пышущие гневом.
– Умоляю вас не сечь его. Если бы вы только предоставили это мне.
– Я предоставил это тебе, но он по-прежнему упрямо отказывается…
– Повяжи кушак.
– Не буду.
Первый удар, это боль, от которой ты должен защищать себя, но не можешь защитить. Второй – это нечто, чего нельзя вытерпеть. Третий, четвертый, пятый… «Не думай об этом, думай о чем-нибудь другом, о каком-нибудь другом месте, о чем-нибудь другом, о чем-нибудь другом».
– Повяжи кушак.
– Не буду.
– Тогда скажи мне, раз ты такой ученый, мой прекрасный маленький венецианец, что бывает с евнухом, который не поет?
Их всех построили у главных ворот, и они двинулись парами, руки за спиной, красные кушаки ровно пополам рассекают мягкую черную ткань туники, черные ленты завязаны у шеи. Все разом, с правой ноги, потекли за ворота. «Возможно ли, чтобы я проходил через эти ворота вместе с ними, чтобы я шел в одной процессии с этими евнухами, этими каплунами, этими кастрированными чудищами?»
Унижение большее, чем быть раздетым догола. И все же он двигался, переставлял ноги, и ему казалось, что весь мир состоит из одних людей. Люди стенами смыкаются вокруг, чтобы посмотреть поближе, их голоса поднимаются, смешиваются. И поначалу они так красивы и так уверенны, эти голоса, взлетающие кверху, кверху, в открытое небо. И каждый, кто глянет на идущих, знает, знает, не важно, есть на нем красный кушак или нет, знает в точности, кто он такой.
Это невыносимо, похоже на описания варварских пыток. Невозможно представить себе мысли и ощущения того, кто находится в самом центре происходящего, того, кого ведут в самую глубь толпы, со связанными руками, так что он даже не может прикрыть лицо. Все, что ты представляешь собой, принадлежит теперь этому миру вокруг тебя, и хотя ты глядишь вперед так, словно ничего этого не происходит с тобой, ты замечаешь облака, плавно уносимые морским бризом, ты видишь фасад церкви.
Кто они, эти южные итальянцы, кто они, как не мир, не целый мир!
Уходи отсюда, уходи.
– Если ты уйдешь отсюда, – шипит злобный Гвидо Маффео, тот самый, который знает об этом все, – куда ты пойдешь?
– Я не уйду.
– Ты хочешь, чтобы тебя отсюда вышвырнули!
И теперь, когда настало время порки, думай о боли, а не о том, как ее побороть, потому что ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем нет ни одной стороны твоей жизни, которая бы не сводила тебя с ума, стоит тебе подумать о ней. Так думай о боли. У этой боли, во всяком случае, есть пределы. Ты можешь вычислить, какими путями движется она по твоему телу. У нее есть начало, середина, конец. Представь себе, что у нее есть цвет. Первая полоса от удара, например. Какого она цвета? Красного? Красного, переходящего в сверкающе-желтый. А потом снова красного, красного, никакого желтого, а потом белого, белого, белого.
76 
