Возможно, любительницам лёгкого, одноразового чтива и не понравится, потому... 
73 
Допрос явно подошел к концу. Присутствующие неловко замолчали. Старший из венецианцев, похоже, пытался побороть какое-то скрытое чувство.
Наконец он прокашлялся и хриплым, почти грубым голосом спросил:
– Марк Антонио, тебе нечего к этому добавить?
Он застал Тонио врасплох. Тот сжал побледневшие губы и покачал головой, не в состоянии произнести ни слова. Он смотрел в сторону, расширив глаза словно бы для того, чтобы ничего не увидеть.
– Марк Антонио, ты сделал это по собственной воле? – Венецианец шагнул вперед.
– Синьор, – начал Тонио не своим голосом, – это бесповоротное решение. Ваша цель – заставить меня об этом пожалеть?
Венецианец вздрогнул, как будто то, что он должен был теперь сказать, произносить не стоило. Он поднял правой рукой маленький свиток, который все это время висел у него сбоку. И сказал бесстрастно:
– Марк Антонио, я воевал с твоим отцом в Леванте. Я стоял на палубе его корабля у Пирея. Мне не доставляет никакого удовольствия говорить то, что тебе и без того должно быть известно, а именно: что ты предал своего отца, свою семью и свою родину. Поэтому отныне и навсегда тебе запрещен въезд в Венецию. Что до остального, то твои родственники решили определить тебя в эту консерваторию, где ты и должен оставаться, если не хочешь лишиться всякой поддержки от них.
Маэстро Кавалла был вне себя. В полном оцепенении глядя на закрывшиеся двери, он внутренне кипел от ярости.
Потом сел за свой стол, собрал бумаги Тонио в черную кожаную папку и сердито отбросил ее в сторону.
Гвидо сделал рукой жест, призывая к терпению.
Тонио не шевелился. Когда он наконец повернулся к маэстро, на лице его было выражение полной отрешенности. Лишь красноватый блеск глаз выдавал его.
Но маэстро Кавалла был слишком оскорблен, слишком разгневан, слишком зол для того, чтобы замечать происходящее вокруг.
С его точки зрения, поведение венецианцев было абсолютно возмутительным. Он даже пробормотал себе под нос с внезапной яростью, что их спесивые заявления почти ничего не значат. «Запрещен въезд! Ребенку!»
Он высыпал на стол содержимое кошелька Тонио, пересчитал его, ссыпал все в верхний ящик конторки и преспокойно запер ящик на ключ. Затем обратился к Тонио:
– Теперь ты ученик этой школы, и, принимая во внимание твой возраст, я предоставил тебе на какое-то время комнату на верхнем этаже, вдали от остальных кастратов. Но ты, как и все мальчики-кастраты, должен носить черную тунику с красным кушаком. Подъем в нашей консерватории – за два часа до рассвета, а занятия заканчиваются в восемь часов вечера. Тебе положен час отдыха после полдника и два часа дневного сна. Как только твой голос будет проверен…
– Но мой голос мне не понадобится, – тихо сказал Тонио.
– Что? – изумился маэстро.
– Я не собираюсь учиться пению, – пояснил Тонио.
– Что?!
– Если вы снова посмотрите на эти бумаги, то увидите, что я собираюсь учиться музыке, но там нигде не сказано, что я должен учиться пению…
Лицо Тонио снова закаменело, хотя голос немного дрожал.
– Маэстро, позвольте мне поговорить с мальчиком, – вмешался Гвидо.
– Я также не собираюсь носить какую-либо особую одежду, – продолжал Тонио, – которая показывала бы всем, что я… кастрат.
– Что это значит? – Маэстро встал и так придавил к столу костяшки пальцев, что они побелели.
– Я буду учиться музыке… клавишным, струнным, композиции, всему, чему угодно, но я не буду учиться пению! – заявил Тонио. – Я не буду петь сейчас, я не буду петь никогда. И я не буду наряжаться как каплун!
– Но это безумие! – Маэстро повернулся к Гвидо. – Да они все как один спятили на этих северных болотах! Скажи же мне, бога ради, зачем же ты тогда согласился на кастрацию? А ну позови лекаря! – велел он Гвидо.
– Маэстро, мальчик действительно был оскоплен. Пожалуйста, позвольте мне уговорить его.
– Уговорить! – Маэстро грозно посмотрел на Тонио. – Ты находишься под моей заботой и в моей власти. – Он протянул руку к аккуратно сложенной черной униформе, лежавшей на столе сбоку от него. – И ты наденешь форму кастрата.
– Никогда. Я буду подчиняться во всем остальном, но не буду петь и никогда не надену этот костюм.
– Маэстро, отпустите его, пожалуйста, – попросил Гвидо.
Как только Тонио вышел, Кавалла опустился на стул.
– Что происходит? – вопросил он. – У меня двести студентов под этой крышей, и я не намерен…
73 
